Саламина

Кент Рокуэлл

Как-то, собираясь съездить только в Нугатсиак, я взял с собой Давида, пообещав ему разрешить пользоваться моими санями и собаками для охоты, пока буду занят своей работой на берегу. Приблизительно в пяти милях от Нугатсиака находится остров Каррат, один из самых маленьких, но примечательных островков архипелага. Он, относительно изолированный от других, отличается благородной архитектурой горного массива. Башни и контрфорсы стен, высоко вздымающиеся на крутом склоне, придают острову величественный вид большой крепости, охраняющей вход в волшебный край Умиамако. Мне давно хотелось устроить там стоянку и писать. Поэтому, когда в этот раз я приехал с Давидом в Нугатсиак и узнал, что на западной оконечности Каррата стоит незанятый дом,

то мною сразу овладела одна лишь мысль: осмотреть этот дом и выяснить, нельзя ли остановиться в нем. Я тотчас же пошел к его владельцу, жителю Нугатсиака, вполз к нему, низко поклонился и остался стоять, склонив голову из уважения к его потолку и собственной голове. Потом я сидел с хозяином и его многочисленной семьей в одном из самых маленьких, низких, грязных и гостеприимных домишек, в какие мне приходилось входить. Владелец сразу с радостью разрешил мне пользоваться его карратским домом.

– Вам понадобится ключ, - сказал хозяин, - он торчит в замке.

То, что я отправился на другой день в Каррат с запасом провизии лишь до следующего утра, было просто глупостью. Едва я увидел закрытую с трех сторон долину, в которой стоял домик, и взглянул на открывающийся оттуда поразительный вид, как сразу же решил пробыть здесь как можно дольше.

– Оставь меня здесь, - сказал я Давиду.
– Отправляйся прямо назад в Нугатсиак, переночуй там, а утром привези мне еще холстов и еды. Затем отправляйся на пять дней охотиться куда хочешь.

Долина, окруженная с трех сторон крутыми горными склонами и береговыми уступами, была великолепно защищена от преобладающих ветров. Позади высились крепостные башни Каррата, впереди лежали гористые окрестности входа в фьорд Кангердлугсуак. Тот, кто поселится в таком месте, будет дышать глубоко и часто.

Будь я один, то не так бы легко нашел этот дом, до такой степени крохотными казались здесь вещи, сделанные человеком. Давид же, знавший место, направил сани прямо в гору, туда, где начиналась долина. Работая бичом, он погнал собак вверх по крутому и высокому склону холма и остановился. На снежном холмике виднелась полоска дерна: это и был дом.

Нам понадобилась всего одна или две минуты, чтобы расчистить снег вокруг низкого входа, повернуть ключ (хозяин оказался прав, дом был заперт), пройти по низеньким сеням и войти в дом. Мы оказались как будто внутри ледяной пещеры. Она была неясно освещена волшебным холодным дневным светом, просачивавшимся сквозь снежный сугроб у окна и через занесенное снегом, проделанное в крыше отверстие для печной трубы. Там, где сквозь это отверстие и бесчисленные щели в плоской крыше просочилась вода, висели громадные сверкающие ледяные сталактиты, что мне не очень-то понравилось. А прямо под отверстием для печной трубы - печи не было - скопился лед, образовавший горку шириной в тридцать сантиметров по гребню. Стены, потолок, пол - лед, лед. Не вяжется с нашим представлением о доме. Ничего, сойдет! Мы внесли вещи, я достал примус, зажег его, поставил на него кастрюлю со снегом. Через двадцать минут закипел кофе. Дом наполнился звуками капающей воды.

Давид стоял, готовый к отъезду. Я взял карандаш, бумагу и составил список вещей, которые мне понадобятся в ближайшие дни. Изложить мои нужды так, чтобы Павиа понял, было нелегкой задачей: я дополнил свой убогий эскимосский запас слов художественными средствами. Рис, овсяная мука, кофе, гренландский палтус - кажется, все. Ах, нет! Шуточная приписка, чтобы рассмешить Павиа: "Еще "ама", - написал я, - нивиассак пинакак". И нарисовал изображение этого предмета: хорошенькую женщину. Затем, дав распоряжение Давиду привезти мне несколько холстов из моих собственных запасов, я отпустил его.

XXXIX. АДАМ И ЕВА

Кто в своей жизни не устраивал себе жилища? Домов из стульев, шалей, домов на деревьях, домов из снега, пещер, берлог в непроходимой чаще, палаток, бревенчатых домиков, жилья на сеновалах, в заброшенных

домах, сараях, на лодках, в настоящих домах - радость их созидания никогда не угасает. Я смотрел в лицо своей ледяной пещере приветливым взглядом; она проливала слезы поощрения. Ну, хватит! С жаром, достойным предстоящей задачи, я принялся оббивать сталактиты с седого чела пещеры, соскабливать лед с ее обмерзших щек, скалывать лед с...
– метафора "лицо" уж явно не подходит - с пола и растапливать находящийся повсюду лед, насколько это позволял мой маленький примус. Перед тем как лечь спать, я смог с удовлетворением отметить, что превратил сухую ледяную пещеру в холодное как лед болото. Таков, можно сказать, прогресс. Я заполз в спальный мешок и заснул.

Художник не обязательно должен иметь мастерскую с окнами на север и лоджией, задрапированной вышитым шелком, совершенно так же не обязателен ему и мольберт. На открытом воздухе мольберт - такая обуза, что я им никогда не пользуюсь. Почти всегда достаточно иметь палку, чтобы подпереть холст, и несколько камней, чтобы укрепить ее. Но для глубокого снега хороша кушетка. Я нашел ее в домике на Каррате. Это была довольно изящная вещь, конечно самодельная, деревянная, но красивой формы со своеобразной ручкой или спинкой на одном конце. Погрузив эту кушетку глубоко в снег, оперев холст о край, украшенный ручкой, и положив плашмя перед подрамником палитру, я на следующее утро уселся на холме и начал работать. Сюжетом картины были горы, а на переднем плане снег, снежная равнина замерзшего фьорда. Время шло. Было, вероятно, около полудня, когда, подняв голову, я увидел, что на переднем плане появились крохотные санки, влекомые маленькими, как насекомые, собаками. В этом безмерном окружающем просторе они казались совсем крохотными. Я бросил работу и отправился к дому встречать их.

Давид привез мои вещи, это стало ясно, когда он приблизился. Сколько всего набралось! Мои холсты - они заметны, но что еще у Давида на санях на слепящем фоне освещенного солнцем снега трудно различить. Вот холм скрыл от меня и сани, и собак. Я слышу щелканье бича, звонкий лай, голос Давида, покрикивающего "эу, эу". Опустив головы, с задранными хвостами появляются собаки; собаки, сани, каюр Давид и - честное слово!
– девушка. Моя приписка во плоти.

– Значит, ты привез все, - сказал я Давиду, распаковывая вещи.

– Да, - ответил он, - кажется, все.

Тогда заходите все в дом, будем пить кофе.

– Помни, Давид, пять дней, потом возвращайся.

– Вернусь, - сказал Давид, и сани тронулись. Полина, так звали девушку, и я смотрели Давиду вслед, пока он не обогнул мыс. Мы помахали ему рукой на прощание.

Она была приятная, тихая, уже зрелая молодая женщина двадцати лет; приземиста, круглолица, славненькая, на взгляд тех, кому нравится внешность гренландок. Нормальная, здоровая гренландская Ева. Если бы не уважение, какое я научился питать к спартанским привычкам гренландских женщин, я почувствовал бы опасения за эдем, в который ввел ее. Вскоре от опасений не осталось и следа. Чем бы она ни занималась в эти дни - скалывала ли лед с потолка, извлекала ли гниющие кости и отбросы из мерзлого болота, служившего полом, сидела ли без дела, дрожа от холода, или бродила по сугробам, чтобы согреться, - она была абсолютно спокойна, довольна и счастлива. Входя в дом, где отовсюду капало, я содрогался и чтобы подбодрить ее спрашивал:

– Айорпа? Что, очень плохо?

Она поднимала глаза от работы и, улыбаясь, отвечала.

– Аюнгулак. Хорошо.

Мы восхищаемся жаворонком за то, что он поет летом в небе. Полина могла часами петь в этой пещере.

Еды оказалось маловато, я не рассчитывал, что нас будет двое. На завтрак я готовил рис с пеммиканом или с рыбой, на ужин кашу из овсяной муки, без всего. Тарелок не было, мы ели поочередно из кастрюли. У нас не было ни ложек, ни вилок, и я вырезал деревянную ложку из куска доски.