Салат из креветок с убийством
Шрифт:
— Я никогда не ошибаюсь, — самоуверенно заявил Беркович. — Он действительно готов был за начальника в огонь и воду. Пока тот его не обокрал. И тогда любовь…
— Это нам, женщинам, понятно, — заключила Наташа. — От любви до ненависти один шаг.
Часть вторая
СМЕРТЕЛЬНАЯ ДЕКОРАЦИЯ
— Ты слышал, Борис, — сказал Хутиэли, — в какую неприятную историю попал твой друг Хан?
— Краем уха, — отозвался Беркович, не отрывая взгляда от экрана компьютера, где он читал протокол допроса
— Расскажу, если ты будешь слушать, — ехидно сказал Хутиэли. — Ты так увлекся протоколом, что не смотришь в мою сторону.
— Я слушаю, — сказал Беркович. — Ведь ваша информация предназначена для слуха, верно? А глаза свободны, вот я и использую их по назначению. Одно не мешает другому.
— Ты способен читать один текст и одновременно слушать другой? — заинтересованно спросил Хутиэли.
— Все способны, — отрезал Беркович. — Просто никому не хочется производить над собой усилие.
— Какое усилие? — осведомился Хутиэли. — Я, к примеру, если что-то читаю, то должен сосредоточиться на тексте. Не могу же я одновременно…
— Можете, — сказал старший инспектор. — Хотите, проведем эксперимент?
— Над тобой — пожалуйста, — кивнул Хутиэли. — Читай протокол, а я буду тебе рассказывать. Потом ты мне перескажешь все, что услышишь. Правда, кто докажет, что, слушая меня, ты действительно будешь одновременно читать с экрана?
— У меня же глаза бегают по строчкам, — возмутился Беркович, — и вы это видите.
— Глаза у тебя всегда бегают, — хмыкнул Хутиэли. — То ли от излишней жизненной активности, то ли от нечистой совести.
— Слишком сложные объяснения, — отмахнулся Беркович. — Не проще ли предположить, что я всегда что-нибудь читаю? Так вы будете рассказывать?
— Ты слушаешь?
— Уже пять минут.
— Дело в том, что неделю назад Рон и двое искусствоведов, экспертов по экспрессионизму, были приглашены в Музей современного искусства для проведения экспертизы рисунка, нарисованного самим Клодом Моне. Кстати, — с подозрением осведомился Хутиэли, — ты знаешь, кто это такой?
— Моне? — удивился Беркович. — Слышал. И видел тоже. У Наташи есть несколько альбомов… Скажу честно, я в этом ничего не понимаю, мне больше нравятся Рафаэль, если из итальянцев, а из русских — Левитан.
— Левитан — русский? — в свою очередь удивился Хутиэли. — Странно, чисто еврейская фамилия.
— Русский, — подтвердил Беркович, не став вдаваться в подробности. — Так что этот Моне?
— Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею Шенкин десятка два рисунков экспрессионистов. Один из рисунков, нарисованный этим самым Моне, приглянулся работникам Израильского музея. Там какая-то еврейская тематика, я сам не видел, врать не стану. И музей пожелал этот рисунок приобрести. Дорнье назвал цену, поторговались и сошлись на семидесяти тысячах шекелей. Естественно, провели экспертизу, два искусствоведа подтвердили, что рисунок подлинный. Рона пригласили тоже — не как искусствоведа, конечно, но как большого специалиста по почеркам. Ему показали подлинники подписей Моне, он сравнил их с подписью под рисунком и удостоверил идентичность. Короче говоря, все были
— Слушаю, конечно, — сказал Беркович, который все это время продолжал читать с экрана достаточно занудный текст протокола. — Хотите, чтобы я повторил все, что вы сказали?
— Хотелось бы, — буркнул Хутиэли.
— Пожалуйста. “Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею“…
— Стоп, хватит! Почему ты скрывал свой талант? И сколько текста ты способен воспринять на слух?
— Честно говоря, не очень много, старший инспектор, — признался Беркович. — Хорошо, что вы остановились, я уже начал было сбиваться.
Он оторвал, наконец, взгляд от экрана и потянулся.
— Дурацкий допрос, — сказал он. — Ничего не доказали, наркотик не нашли. Не понимаю, почему нужно было задерживать этого Гольмана…
— Отвлекись от Гольмана, — раздраженно сказал Хутиэли. — Тут речь о семидесяти тысячах шекелей, а не о травке для завсегдатаев рынка!
— А что с этими шекелями? — удивился Беркович. — Музей отказался платить?
— Нет, конечно!
— Тогда в чем проблема? Я так понимаю, что не в подлинности рисунка?
— Именно в ней, — подтвердил Хутиэли.
— Каким образом? Вы же сказали, что рисунок смотрели два эксперта плюс Рон, который на графологии собаку съел.
— Ты будешь слушать или комментировать? — вежливо осведомился Хутиэли.
— Слушаю, — улыбнулся Беркович.
— Итак, — продолжал Хутиэли, — после экспертизы рисунок был возвращен в экспозицию и висел до конца недели. На исходе субботы Дорнье вернулся во Францию вместе со своей коллекцией. А проданный музею рисунок был помещен в сейф хозяина галереи — разумеется, под расписку и со всеми предосторожностями. В воскресенье из музея приехали два сотрудника и охранник, директор-распорядитель галереи лично передал им рисунок. А вчера, в понедельник, разразился скандал.
— Рисунок оказался подделкой?
— Ты верно понял ситуацию, — подтвердил Хутиэли.
— А подписи? Подписи экспертов и Хана тоже подделаны?
— Вот тут-то весь парадокс этой истории. Подписи подлинные! Те же эксперты, которые осматривали рисунок на прошлой неделе, осмотрели его вновь, когда сотрудники привезли этого Моне в музей. Они были шокированы. По их словам, подделка настолько грубая, что не заметить ее мог бы только студент первого курса. И что поразительно — на обратной стороне этой грубой подделки стоят их подписи! Позвали Хана, и он это подтвердил. Он и свою подпись узнал — без всяких сомнений. Получается, что у всех троих было затмение рассудка, когда на прошлой неделе они удостоверяли своими подписями, что подделку рисовал сам Моне!
— Да, — протянул Беркович. — Действительно, конфуз. Представляю, как сейчас Рон рвет на своей голове остатки волос.
— Черт с ними, с волосами! А профессиональная репутация?
— Подменить рисунок…
— О какой подмене ты говоришь? — рассердился Хутиэли. — Только что ты ссылался на замечательную память. Ты что, не помнишь? Я сказал: на одной стороне листа поддельный рисунок, а оборотной — настоящие подписи экспертов и Хана! Настоящие, и от этого факта никуда не уйдешь!
— Во Францию сообщили?