Салат из одуванчиков

Касаткина Елена

Мысли так глубоко затянули, что она почти не слышала, как затрезвонил внутренний телефон. Трубку взяла автоматически, приложила к уху, безразлично выслушала монотонную речь, отчеканила: «Слушаюсь» — и откинулась на спинку стула.

Она должна его отпустить. В который раз она даёт себе такую установку. Как бы ещё выполнить намеченное? Вся надежда на последователей Фрейда и Юнга. А пока, пока всё нарастающее, как снежный ком (какое чудное сравнение в испепеляющий зной), недовольство собой и происходящим вокруг нервирует, нервирует,

нервирует. Стоп. Надо переключиться. Заняться делом. Взгляд зацепился за телефон на столе. «Слушаюсь». А что было до этого? Она попыталась восстановить речь, произнесённую строгим громобойным басом. «На время болезни Орешкина… назначаетесь… временно исполняющей…».

Так и что мне с этим делать? Ещё один повод для раздражения… Или…

Лена схватила мобильник и набрала Ревина.

— Олег, хватай Котова и бегом ко мне.

Глава девятая

Когда идешь на риск, то всё окружающее воспринимается по-другому. Всё сразу становится своим. Твоя жизнь — это твоя страна, где как будто своё солнце, своё небо, свой воздух и свои люди. У этой страны свой запах, который становится несказанно прекрасным, а за окном пейзаж, который узнаётся на генетическом каком-то уровне. Когда есть осознание, что ты можешь всё потерять в одну минуту, в одну секунду всё становится своим.

На завтрак она опоздала. Не могла уснуть несколько часов, проведенных в борьбе с сомнением, страхом и малодушием, закончились бессонницей. И как только в романах люди легко решаются на отчаянный шаг? Врут. Нелегко это. Мучительно боязно.

Промаявшись, забылась только под утро.

В столовой никого. Может, и хорошо. Может, это ей знак? Отступить, а лучше бежать.

— Ну что стоишь в дверях? Вон твой завтрак нетронутым стоит. — Брунгильда подхватила поднос с чаем и свёрнутым в рулон омлетом.

Заведующая терпеть не могла опаздывающих. По установленным ею правилам не явившимся по распорядку в принятии пищи было отказано. Неожиданное радушие и забота напугали и без того дрейфящую Агату Тихоновну до полуобморока.

— Пожалуй, «не буду», — отступила Агата Тихоновна.

— Что значит — не буду? Нет уж, давай ешь, а то потом дочь твоя жалобу на нас настрочит. Ешь, говорю. — Брунгильда переложила с подноса на стол тарелку и чашку и посмотрела на Агату Тихоновну не терпящим возражений взглядом.

Старушка прошла к своему столику и села на самый краешек своего стула. Брунгильда стояла как надзиратель.

— Спасибо, — поблагодарила Агата Тихоновна, надеясь остаться наконец без томительного надзора. Но Брунгильда не двигалась. Пришлось взять в руки вилку и нож и начать не торопясь делить омлет на кусочки.

— Что ты его крошишь?

— У меня челюсть вставная, — наврала Агата Тихоновна и положила маленький кусочек в рот, стала медленно жевать. Омлет на вкус был обычным, но она искала присутствие в нём яда, и в какой-то момент

ей показалось, что она чувствует его странный, ни на что не похожий вкус. Её спина покрылась холодным потом. Ужасно захотелось выплюнуть то, что она ещё не успела проглотить, но жёсткий взгляд не оставлял выбора.

— Ты совсем охренела?!

В столовую, пошатываясь, вошёл садовник. Тяжёлое похмелье легко угадывалось даже на забронзовевшем от солнца лице. Неуверенно ставя ноги, он прошёл к крайнему столику и плюхнулся на стул, запрокидывая руки на спинку так, что из грязной серой майки выперли костяшки плеч.

— Это ты охренел, — пошла в наступление Брунгильда и направилась в сторону Геннадия.

Воспользовавшись моментом, Агата Тихоновна выплюнула омлетную кашицу назад в тарелку.

— Ты чего развалился в грязной робе? А ну пошел отсюда.

— А ты не ори на меня! — смело парировал садовник, но руки опустил. — Я тебе не рабыня Изаура. У меня пупок не железный. Пусть Акоп сам эти мешки в реку тащит.

Местные разборки Агату Тихоновну мало интересовали, но подходящий момент, чтобы улизнуть, оставив завтрак нетронутым, упускать нельзя. Она сгребла омлет в салфетку и спрятала в карман юбки. Глядя в спину строгой заведующей, выплеснула чай на пол, растёрла подошвой. Поднялась.

— Спасибо, — бросила на ходу и вышла из столовой.

Утренняя прогулка по парку впервые была для неё не в радость, и она вернулась в комнату. Прилегла, закрыла глаза и забылась.

Разбудил телефон.

— Агата Тихоновна, как вы? — Голос был встревоженный.

— Всё хорошо, Леночка. — Постаралась придать голосу бодрости и тут же прикрыла рот рукой, зашептала: — Ты прослушала запись?

— Да. Там ничего не слышно. Но я отдам на экспертизу… И, может быть, удастся… Но в любом случае, Агата Тихоновна, вам надо срочно оттуда уходить. Немедленно.

— Не могу пока, я не всё ещё выяснила.

— Вам и не надо. Агата Тихоновна, Иван Петрович… Он…

— Что?

— Он несколько дней назад… умер.

Вот так вот. Агата Тихоновна автоматически нажала «отбой» и легла на кровать, свернувшись калачиком. Вот теперь она точно не уйдёт, теперь точно.

Глава десятая

Смерть можно почувствовать кожей, услышать её сладковатый запах, ощутить трепетание вечности в солнечном сплетении.

— Это компост, это компост, — приговаривал Геннадий, ошарашенно глядя на куски гниющих человеческих останков.

— Иди отсюда, — Волков толкнул потерявшего разум садовника, и тот, не устояв, грохнулся на землю.

— Он не виноват, — вступилась Агата Тихоновна и схватила Лену за руку. Сил совсем не было. Сознание мутилось: черви, кости, мухи, ошмётки мяса, нестерпимое зловоние, желудочные спазмы.

— И ты вали. Нечего тут вам всем делать.

— Игорь! — прикрикнула Рязанцева.