Салат из одуванчиков
Шрифт:
— Лен, он прав, посторонним тут не место, — поддержал судмедэксперта Котов. — Ты тоже иди, мы тут сами закончим. Потом отчитаемся. Тебе пока и бумаг хватит.
— Ловко они со стариками расправлялись. Дело на поток поставлено. Тут останков… Чем глубже копаем, тем больше. Вот же твари. Многое я видел на своём веку, но чтоб такое… — Олег поморщился.
— Пойдёмте, Агата Тихоновна, — Лена подхватила старушку под руку. — Очень хочется воды глотнуть… и умыться.
Они прошли по дорожке и свернули в административный корпус. В холле пусто и прохладно, только слабый шум кондиционера, но тошнотворный запах растления мёртвых тел и живых душ заполнял каждый уголок этого уютного и стерильно чистого
Агата Тихоновна села в кресло и опустила лицо в сморщенные ладони.
— А ведь я могла оказаться там же, опоздай вы на денёк.
— Вы смелая женщина.
— А что толку? Ивана Петровича уже не вернёшь. Такой человек был! Как это возможно, Леночка?
— У самой в голове не укладывается. Какая-то запутанная история, надо разбираться. По документам в отделении на данный момент должно содержаться двенадцать человек. Нами обнаружены всего пять. Все они в тяжелейшем состоянии. Придётся выяснять, куда делись остальные семь. Но боюсь, что…
— Что это их кости там?
— Да, экспертиза, конечно, покажет, но предчувствие у меня тяжёлое.
— А Иван Петрович?
— Оформлю эксгумацию. Надо проверить могилу. Чьи там останки. И установить причину смерти. Заключение Плюшкиной, скорей всего, недействительно. Ох, чувствую, ещё разбираться и разбираться. Похоже на сговор группы лиц. Осталось выяснить, кому какая была отведена роль.
— Леночка, мне кажется, Геннадий ничего не знал.
— Сердобольной вы человек, Агата Тихоновна. Ладно, разберёмся.
— Он опустившийся пьяница, да, но эти женщины его использовали, а вот Акоп, он при деле. Он перстень украл, золотой, у Бенджамина. Наверняка он знал, что здесь творилось.
— Он соучастник. Нет сомнений. И воровство — самый безобидный из его грехов. По характеру останков трупы расчленяли. Вряд ли это мог делать тщедушный садовник, а вот Аганесян вполне для такой работы подходит. Человек он, как мне показалось, трусливый и сам готов выложить всё, что знает. А вот с дамами, чувствую, будет сложнее. Да и ладно. Улик достаточно, чтоб довести дело до суда и без их показаний. И мне совсем не хочется, чтобы суд учёл их помощь следствию и уменьшил срок. — Зелёный цвет лица Агаты Тихоновны вызывал тревогу. — Вы как себя чувствуете?
— Не могу сказать, что хорошо. Но могло бы быть и хуже, не появись вы вовремя. Она ведь и меня хотела отравить. Уж не знаю чем, но омлет был отвратительным на вкус. Спасибо Геннадию, отвлёк надзирательницу. Я как увидела вас, идущих по дорожке сада, во мне всё возликовало.
— Да, великое слово «вовремя». В нашей работе оно имеет особое значение. Омлет ваш и все продукты с кухни взяты на экспертизу. Извлечённые останки либо подтвердят подозрения об отравлении, либо опровергнут. Как-то всё запутано. Если их травили, то зачем расчленяли? Зачем вообще было их убивать? В чём смысл? В чём выгода? Материально они ничего не приобретали. Наследство доставалось детям. Детям…
«Дочь заказала родителей», — всплыла в памяти фраза Сергеева.
Неужели?..
Глава одиннадцатая
Какие же они разные. Одна с внешностью крестьянки, даже в свои «за 60» кровь с молоком, 90 килограмм чистых мышц, 2 метра роста. В остальном сочетание несочетаемого. Противоречивого. Железный характер и покладистость, сельская простота и романтичность. Смотрит в окно глазами недоенной коровы. Молчит.
Вторая с внешностью королевы. Изящная, элегантная, моложавая. Спокойное лицо, смотрит прямо в глаза. Не моргая. Не кажется ни рассерженной, ни огорчённой.
Они обе молчат. Разговорить по одной не получилось. И вдвоём — не вариант.
Такие разные, но как одно целое. Судьбе было
Они могли бы многое рассказать. Такого… О том, как встретились, как сразу почувствовали близость душ, как с первого взгляда поняли, что нужны друг другу. В тот вечер они долго сидели в парке. Весь в золотом день мерк, гас, исчезал со светом фонарей, а они всё никак не могли наговориться. Хотелось выплеснуть до конца из себя всё, о чём никому ещё никогда не говорили и не скажут, даже тем, кто еще не успел встретиться на их пути, не успел узнать. Им не надо было клясться в верности друг другу, их связывало нечто большее.
В интернате Дора решила стать химиком. Конечно же, её интересовали отравляющие вещества, попросту яды. Яд открывал возможности, позволял достичь цели, решал проблемы, очень многие проблемы, расчищал путь к мечте.
Стрихнин в то время открыто продавался в магазинах, к нему прилагалась инструкция, но ей она уже была не нужна. Хромоножка, дед Матвей, бабушка! Теперь она точно знала дозу и частоту приёма, чтобы симптомы были похожи на сердечный приступ.
Химиком она так и не стала, но решать проблемы с помощью стрихнина научилась. Муж — совершенно чужой ей человек, вечно ноющий, вечно всем недовольный — получил по заслугам. Он не поддержал её, более того, стал препятствием на пути к осуществлению мечты и был приговорён. И поделом. Зачем вообще нужны эти озабоченные извращенцы в штанах. Особенно она ненавидела старикашек. Мусор, отработанный материал.
В их случайной встрече не было ничего случайного. Всё предопределено. Валентин Михайлович, престарелый муж Глаши, был старым знакомым Доры. Вернее, знакомым её родителей. Он был в той машине, в которой они разбились, а он выжил, хоть и остался калекой. Прыщавая Катька была его дочерью. Катька выросла и стала красавицей, да ещё и владелицей привокзального кафе, в которое и пристроила Дору.
Старикашку жалко не было, ни ей, ни Глаше. У них был план. Общий. И они легко избавились от него по уже отработанной ею схеме. Конечно же, предварительно застраховав.
Умная и предприимчивая Глаша быстро смекнула, как можно на этом зарабатывать. Поделилась планами с Дорой, которая теперь жила с ней в Катькиной квартире.
Продали квартиру и переселились в заброшенное здание дома инвалида, которое к тому времени представляло собой скорее ночлежку для бездомных, чем медицинское учреждение.
Парализованных стариков на их попечение дети сдавали охотно, тем более что отремонтированные помещения демонстрировали высокий класс обслуживания. Сдавали и забывали. План работал по отлаженной схеме чётко. Дора подмешивала в еду стрихнин небольшими дозами, но когда старики умирали, объявлять о их смерти компаньонки не торопились. За содержание инвалидов государство платило деньги, поэтому о смерти не сообщали, избавлялись от тел. Поначалу Дора сама расчленяла тела. Пригодился опыт разделки свиных туш, но потом подвязала Аганесяна. И хотя редко кто навещал немощных старцев, но долго замалчивать смерть тоже было опасно, рано или поздно кто-нибудь из родственников мог заинтересоваться судьбой своего предка. Потомков волновала судьба наследства, а не здоровья родителя, и всё же больше года тянуть было рискованно. Весть о смерти принималась отпрысками рода как само собой разумеющееся, а предложение захоронить за счёт заведения — «на ура». На случай, если кто-то захочет поучаствовать в процедуре захоронения близкого человека, на кладбище было забронировано место. За всё время таких случаев было два. Тело пришлось подменить на того, чей срок уже подходил. Подмену никто не заметил, а если у кого и были вопросы, то ответ был наготове: болезнь и смерть меняют лица до неузнаваемости. Такое действительно бывает.