Салават Юлаев
Шрифт:
— Молчала бы, дура! — крикнул Творогов.
— Вот ты с женой-то как — «дура»! А сам и умён. Говорила тебе — ну их к лешему, пушки! Говорила — гляди, попадёшься!.. Вот и вправду! — кричала вовсю Творожиха.
— Распахнула хайло-то! Уймись! — одёрнул её муж.
— Не уймусь! Говорила — идём через те ворота! — раскричалась баба.
— Так, стало, судья, ты на Яик собрался? — спросил воротный казак.
Салават не дослушал спора. Он мигнул стоявшим вблизи башкирам. С десяток сметливых парней отошли с ним в сторону, где, окружённые толпой народа, стояли атаманские возы
Ездовые казаки бросились на него, но толпа их мгновенно смяла. Кинзя отрубил постромки второй пары коней. Их отвели от пушек. Ездовых казаков повязали. На руках башкиры катили пушки назад к крепости, где продолжалось ещё препирательство с Твороговым.
— Постромки срубили?! Бунт! На царских слуг! — закричал Творогов.
Он выхватил пистолет и направил на Салавата, но прежде выстрела ринулся на него из толпы один из башкир. Грянул выстрел, и башкирин упал.
Воротный казак и двое-трое крестьян схватили Творогова.
— Вязать его! — сказал Салават.
— Измена! Братцы! Каза-аки! Изме-ена!.. — кричал Творогов, стараясь, чтобы его услыхали в крепости, но на голову ему накинули шубу, повалили, скрутили.
Только тут Салават узнал, что его спасителем от пули Творогова был Абдрахман.
Раненный в плечо из пистолета, пока ему перевязывали рану, он сказал Салавату, что Овчинников выдал ему проходную, велел поскорее вести ко дворцу башкир. Он сказал, что царю угрожает измена, и велел торопиться.
— Ей, дядька! Ты видел измену? — спросил Салават воротного казака. — Изменщики не велели пускать нас в крепость. Нынче давай мы скорее пойдём, а девка тут с вами станет беречь ворота. Никого из ворот не пускать. Кто с возами будет — возы вываливать тут прямо на дорогу.
Казак кивнул.
— Гасить костры! — приказал Салават башкирам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ещё до прибытия Салавата с башкирами к Берде яицкие главари сошлись на тайный советв избе казачьего полковника Лысова.
Им нечего было таить друг от друга: общие интересы во всём связывали их, и речи их были прямы и откровенны.
— Куды ни кинь, а все клин! — сказал старик Почиталин. — Мы тут осадничать будем, стоять, Оренбурх караулить, а в ту пору дома наши все разорят.
— Вставали за дело казачье, — начал Яким Давилин, — а стоим…
— …за собачье! — перебив, подсказал Лысов.
— «Царь-батюшка», вишь, орлом в облаках летит: мало ему почёта от яицких — он всю Расею хочет подмять под себя, — ворчал Коновалов.
— Крылышки надо орлу подстричь! — опять перебил Лысов. — Губим казачество за чужую нужду. Мужиков он, вишь, ублажает, чувашам пособить сулит, солдатам беглым он тоже отец родной.
— Да всем, окромя одних казаков, — подхватил старик Почиталин. — Заводским рубашки сулит раздать, рудничные беглецы да колодники с каторги ему дети родные…
— А чьи хутора пожгут? Чьё хозяйство на дым сойдёт?! — выкрикнул Дмитрий Лысов. — Я так сужу, атаманы: вечор Перфильева хутор сгорел от Корфа, сколь других горят, мы не ведаем,
— Верно! Ладно сказал! Не удумать лучше! — разом заговорили собравшиеся казаки.
— Так-то так, — вдруг всех охладил Коновалов, — а кто же скажет ему?
Казаки быстро и воровато переглянулись.
— Ты старший у нас! — нарушив неловкую заминку, бойко сказал Лысов Коновалову.
— И то!
— Кому же больше! — обрадованно подхватили остальные.
Коновалов синим платком отёр со лба вдруг выступивший каплями пот.
— Говорить я красно не искусник, — забормотал он. — Вот, может, Давилин… Ближе ему… Он дежурный при государе…
— Яким?! Ась?! — спросил Почиталин.
— Нашли дурака! — усмехнулся Давилин. — Аль мне голова не мила!
— Андрей! — воскликнул Лысов, увидав в окно проезжавшего улицей Овчинникова, который, только что оставив в избе Салавата, скакал к царю. Лысов застучал в стекло, торопливо поднял раму окошка и крикнул: — Андрей Афанасьевич!
Овчинников оглянулся. Лысов поманил его, и минуту спустя, бросив коня без привязи у крыльца, полковник вошёл в избу.
— Куда? — спросил Коновалов.
— К государю.
— С чем?
— Башкирцы переметнулись к нам! Привёл больше тысячи, — довольный удачей, радостно сообщил Овчинников.
— Помолчи! — резко остановил Лысов.
— Как бы «сам» не прознал, — поддержал Почиталин, понизив голос.
— Куды ж медведя в мешок?! — шёпотом воскликнул Овчинников.
— К государю не допускать — пусть за стенами табором станут, — указал Коновалов, — а мы…
Он не успел закончить: крики на улице привлекли внимание всех главарей казачества — это промчался обстрелянный из Оренбурга разъезд казаков.
Яицкие казачьи вожаки, пошатнувшись при первом же смелом выпаде осаждённых, начали подстрекать казацкую массу к тому, чтобы, снявшись из Берды, оставив осаду Оренбурга, идти всем полчищем в Яицкий городок. Они говорили, что к рассвету от государя будет указ, что войско снимется быстро и, кто отстанет, тот может попасть в руки солдат Корфа.
Боясь за участь свою и своих семей, которых низовое казачество немало свезло в Берду, казаки начали с вечера по дворам готовить к отъезду добро, делая это втайне от скопища крепостных крестьян, заводских повстанцев и от нерусских воинов. Среди казаков шептались о том, что при переходе Оренбурга к наступательным действиям казаки окажутся отрезанными от яицкого понизовья, откуда большинство из них было родом и где оставили они дома и имущество.
Между тем сам Пугачёв, человек большой личной отваги и незаурядного воинского удальства, и не думал о том, чтобы покинуть Берду. Он знал, что легко забитый обратно в Оренбург гарнизон не отважится скоро на новую вылазку.
Привычный к походам и боевой обстановке, умеющий мыслить как воин, он рассчитывал, что прибытие Корфа в город хотя на сегодня и усилило гарнизон, но через несколько дней станет худшей обузой для осаждённых, когда истощатся привезённые Корфом в обозе фураж и провиант.