Саломея. Образ роковой женщины, которой не было

Нежинская Розина

В случае с историей обезглавливания Иоанна Крестителя, которая составляет параллель рассказу о Страстях Христовых, евангелисты сознательно стремились освободить римского представителя – в данном случае Ирода Антипу – от ответственности за смерть Крестителя, так же как ранее они оправдали Пилата. В случае с Христом они возложили ответственность за распятие на иудеев, а в случае с Иоанном Крестителем переложили ее на плечи двух женщин. Это было удобно, поскольку, как мы видели, женщины изображались как хитрые и беспутные создания, на которых не нужно смотреть, с которыми не следует разговаривать и которых можно терпеть лишь в положении покорности. Недаром считалось, что порочные женщины, например проститутки, могли повлиять на мужчин, поскольку те смотрели на них и говорили с ними. Следовательно, стоит женщинам дать свободу, они сотворят лишь зло. То, как Иродиада и ее дочь воспринимаются и изображаются, и служит выражением этого образа мыслей. Более того, представив главных героев истории – Иоанна Крестителя и Ирода – жертвами двух женщин, евангелисты достигли обеих важных целей: они сняли ответственность за гибель Крестителя с римлян, при этом подспудно осудив их за предоставление женщинам гораздо большей свободы, чем те заслуживают.

Поэтому я полагаю неверным утверждение Психариса о том, что изображение обезглавливания Иоанна в такой жестокой манере было средством, с помощью которого первые христиане в порядке запоздалой мести за казнь пророка демонизировали Ирода Антипу [34] .

Как показано выше, евангелисты вовсе не делали этого – скорее наоборот. Как сняли они ответственность с Пилата за казнь Христа и обвинили в ней иудеев, точно так же вина за смерть Иоанна Крестителя была возложена на плечи женщин – Иродиады и ее не названной по имени дочери. Подобно иудеям в истории о Страстях Христовых, эти женщины сыграли роль козлов отпущения в истории о гибели Крестителя.

34

См.: Psichari J. Salom'e et la d'ecollation de St. Jean-Baptiste. P. 146–147, 150. Один из тезисов этой статьи касается попытки христиан отомстить Ироду, представив его злодеем. Психарис старается подчеркнуть, что, помимо прочего, евангелисты имели в виду, что танцевала именно дочь Ирода, а не Иродиады. По его мнению, далее они намекают, что Ирод испытывал влечение к своей дочери и состоял в сексуальной связи с нею. Все это спорно и неясно. Тем не менее, если так и было, евангелисты этого не утверждают, а наоборот, утаивают это, ясно говоря, что танцевала дочь Иродиады, а не Ирода. Это еще одно доказательство того, что евангелисты хотели представить Ирода в положительном свете, а в негативном – Иродиаду и ее безымянную дочь.

Как можно видеть, создание мифа о смерти Иоанна Крестителя и причастности к ней Иродиады и ее дочери, который претерпит дальнейшую эволюцию, начинается уже в Евангелиях. Используя приемы античного романа, евангелисты «украшают» свое повествование добавлением в него измененного эпизода с танцем и обезглавливанием, случившегося во времена консула Фламинина, в 184 году до н. э., жестокость которого запечатлелась в коллективной памяти. Это стремление евангелистов к внешнему эффекту наделило их рассказ выразительными подробностями, помогавшими овладеть воображением слушателей и читателей.

Глава 2

Ужасная Саломея в теологии и иконографии: от Отцов Церкви до Возрождения

Фигаро тут, Фигаро там.П. Бомарше. Безумный день, или Женитьба Фигаро; Д. Россини. Севильский цирюльник

Саломея в теологии

Как мы видели, истоки образа Саломеи обнаруживаются в Евангелиях; однако религиозный и теологический интерес к ней возник лишь в IV веке – с возведением в Александрии храма в честь Иоанна Крестителя. Почитание Иоанна и растущий интерес к его гибели, соответственно, привлекли внимание к Саломее, сделавшейся объектом религиозных нападок. Хелен Грэйс Загона отмечает: «В легендах, чем чище герой, тем сквернее злодей, и история о Саломее отвечала этому правилу» [35] . Репрезентации Саломеи в искусстве и литературе, не прекращавшиеся на протяжении столетий, своими корнями уходят в труды позднеантичных христианских теологов.

35

Zagona H. G. The Legend of Salome and the Principle of Art for Art’s Sake. Geneva: Droz; P.: Minard, 1960. P. 20.

В IV веке церковь все еще находилась в процессе определения своих взглядов на гендерные роли, которые отчасти определялись греко-римской культурой в целом. Однако в развитии своих идей о роли женщины в обществе Отцы Церкви также опирались на образы библейских женщин. В качестве идеального примера, особенно для жен и матерей, была избрана Дева Мария, почитаемая эталоном добродетели и воплощением женской кротости и покорности [36] . Призывая женщин следовать этому образцу, Отцы Церкви стремились минимизировать их участие в жизни социума, уменьшить их потенциальное влияние на политику и общество. Саломея и ее мать Иродиада, напротив, не соответствовали модели «хорошей» женщины. Скорее их относили к последовательницам Евы, трактуя первую женщину как воплощение зла.

36

Например, Тертуллиан – Отец Церкви, теолог и писатель, родившийся в Карфагене (ок. 150/160–220), – уже во II в. начинает выстраивать систему церковных взглядов на женщину. Для него женщина представляла собой воплощение дьявола; главный тезис Тертуллиана таков: «Красота Естества – работа Бога, а Красота искусного – работа дьявола». Поэтому христианская женщина должна быть «естественной». Для этого она не должна использовать никакой косметики и беречь свою природную красоту, прячась от мира. Тертуллиан подчеркивает, что для христианки важно, чтобы тело ее было сокрыто. Образ Саломеи и ее танец, в котором тело – словно прекрасный бриллиант, явно не соответствует тертуллиановскому образу христианки. Так же и епископ Киприан Карфагенский (ум. 258) превозносит значение скромности для девушек и девственниц. Такая скромность очевидно несовместима с танцем Саломеи. Наконец, Иларий Пиктавийский, епископ из Пуатье (315–367), оспаривает роль удовольствия – и вновь это противоречит идее танца, который по природе своей является приятным занятием, доставляющим удовольствие как танцующему, так и тем, кто за ним наблюдает. Иоанн Златоуст в толковании на Евангелие от Матфея сокрушается: «„Дню же бывшу рождества Иродова, пляса дщи Иродиадина посреде, и угоди Иродови“ <…>. О, диавольское пиршество! О, сатанинское позорище! О, беззаконная пляска и награда самой пляски беззаконнейшая! <…> Двойное преступление, – и потому что плясала, и потому что угодила, и угодила так, что в награду совершается убийство» (цит. по: Bochet M. Salome. Du voil'e au d'evoil'e. P.: Les Editions du CERF, 2007. P. 23. [Священное Писание в толкованиях святителя Иоанна Златоуста. М.: Ковчег, 2006. Т. IV. Кн. 2. С. 76–77]). В своем учении о браке Златоуст заключает, что задача женщины быть послушной и что мужчина не должен давать женщине какой-либо власти: он – хозяин, а женщина находится в его распоряжении и должна ему слепо повиноваться.

Аврелий Августин, теолог и философ IV в., в своей Пятнадцатой проповеди восклицает: «Бедная девушка! Сущие демоны овладели ею; душа и тело ее стали добычей безумия; уже не подъемы груди ею двигали, но проявления дьявола. Нужно быть умалишенным или же пьяным, чтобы танцевать!» В Шестнадцатой проповеди Августин идет еще дальше, придумывая и представляя себе подробности танца Саломеи, который в Евангелиях описан всего тремя словами: «плясала и угодила»: «Под своею легкой туникой девушка нага, ведь на исполнение своего танца она была вдохновлена дьявольским помыслом. Она хотела, чтобы цвет ее одежд точно повторял цвет плоти. Она выставляет напоказ свое тело, щеголяет своею грудью» (цит. по: Bochet M. Salome. Du voil'e au d'evoil'e. P.: Les Editions du CERF, 2007. P. 27).

Этот список может быть продолжен.

И Отцы Церкви, и сама церковь

использовали образы Саломеи и Иродиады и эпизод с танцем в воспитательных целях, критикуя и даже выдумывая подробности, подчеркивавшие аморальность самого танца. Пафос их разоблачений был обращен на заведомую непристойность этой пляски, изображаемой ими чрезвычайно эффектно. Церковь видела в подобных развлечениях угрозу, ассоциируя их с языческими традициями, особенно с танцующими вакханками или менадами – жрицами бога вина Диониса. Приверженцы его культа, как считается, одевались в шкуры оленей и пантер и справляли дионисийские ритуалы в горах, где доводили себя до экстатического неистовства. Позднее церковные авторы также видели в танце Саломеи проявления традиций мимов и цирковых актеров, с которыми церковь боролась и которые просуществовали в Византии до XV века.

Истории о Саломее, наказанной за неприличный танец и причастность к гибели Иоанна Крестителя, быстро распространились в раннехристианских текстах. Никос Коккинос сообщает, что в апокрифе Нового Завета, т. н. «Письме Ирода Пилату» из приложений к «Деяниям Пилата» (сер. IV в.), Ирод пишет о своей дочери Иродиаде, которая, видимо, и была той танцевавшей девушкой, что однажды она играла на воде (то есть на льду) и провалилась по шею. Отец схватил ее за голову, чтобы вытащить, но голова «отделилась от тела, и тело было унесено водой» [37] . Эта история повторялась в Средние века на разный лад, хотя при этом обычно дочь Ирода называлось Саломеей [38] . В «Золотой легенде» Иакова Ворагинского [39] , написанной примерно в 1260 году, смерть Саломеи описывается так:

37

Kokkinos N. Which Salome did Aristobulus Marry? // Palestine Exploration Quarterly. 1986. № 118. P. 45.

38

Эта история была обнаружена в «Житии Иоанна» Эвриппа и «Житии Иоанна» Серапиона Тмуитского. Коккинос пишет: «Согласно Шонфилду, произведение Серапиона могло послужить источником для Ишодада Мервского, который воспроизводит этот рассказ в своих комментариях, как делает это и Георгий Кедрин. В Средние века традиционная смерть „дочери Антипы“ трансформировалась в народе в смерть „дочери Иродиады“. Так же описывается смерть „Саломеи“ у Псевдо-Дорофея». Никифор Каллист Ксанфопул, греческий церковный историк XIV в., который стал особенно известен между 1320 и 1330 гг. и который был автором «Церковной истории», тоже повторил этот рассказ, снабдив его красочными подробностями.

39

Kokkinos N. Which Salome did Aristobulus Marry? P. 45.

Однажды зимой она [Саломея] отправилась в путь и должна была пересечь пешком замерзшую реку, и лед разломился под нею, и не без Божьего промысла. В тот же миг оказалась она в воде по самую шею. Она стала плясать и извиваться всем низом туловища – не на суше, но под водою. Ее мерзкая голова покрылась льдом и в конце концов была отрезана от тела острым лезвием – не железа, но замерзшей воды. Так прямо во льдах исполнила она танец смерти, дав представление для всех видевших это и тем самым напомнив о том, что натворила [40] .

40

Цит. по: Ibid. P. 49.

Встречаются и другие версии относительно смерти Саломеи. Французские, немецкие и итальянские мистерии заставляют ее плясать с демонами, явившимися забрать ее в ад. Порой она становится королевой ведьм и гибнет от собственной порочности [41] .

Итак, причастность Иродиады и Саломеи к обезглавливанию Крестителя служила уроком для мужчин, напоминая им о необходимости держать жен и дочерей взаперти, подальше от общества, ибо только несчастьем может обернуться предоставление женщине права голоса.

41

Тем не менее, согласно Коккиносу, «как бы последователи Христа ни наказывали танцующую девушку, которую они ошибочно отождествляли с „дочерью Иродиады“, исторически „дочь Антипы“ не получила никакого Божьего наказания. Наоборот, она благоденствовала, по крайней мере в этой жизни, выйдя за Аристобула, родив ему трех сыновей и став царицей Малой Армении, когда император Нерон в 54 г. доверил эту землю ее мужу» (Ibid. P. 45).

С крестовыми походами популярность Иоанна Крестителя возросла, а репутация Саломеи ухудшилась. К истории из Нового Завета прибавилось множество новых выдуманных подробностей. Именно тогда Саломея начала изображаться влюбленной в Иоанна и в качестве мести за то, что он якобы отверг ее [42] , пожелавшей, чтобы ему отрубили голову.

Саломея в религиозной иконографии

На протяжении долгого времени деятели изобразительного искусства обращались к истории жизни и смерти Иоанна Крестителя, а особенно часто – к танцу Саломеи: так силен был контраст между его красотой и последовавшей за ним гибелью пророка. Историк искусства Даниэль Арасс обсуждает три женских типа, которые утвердились в христианской иконографии [43] . Представительницей первого из них числилась Ева, которую Церковь считала порочной, поскольку та явилась причиной первородного греха, проявившись как опасная искусительница, манипулятор, беда и погибель для мужчины. Идеальным воплощением другого типа стал своего рода антипод Евы – мать Иисуса Дева Мария, благодаря которой падшему человечеству первородный грех был прощен. Вот почему, по Арассу, когда архангел Гавриил возвещает Еве ее будущую роль прародительницы Сына Божия, он приветствует ее возгласом «аве», являющимся анаграммой слова «Ева» [44] . Наконец, третий тип был представлен Марией Магдалиной – собирательным образом раскаявшейся грешницы, дающей другим женщинам пример чистосердечного покаяния и, следовательно, искупления вины. Поскольку всякая женщина есть воплощение зла, она подобна Марии Магдалине. Но Мария Магдалина оставила свою грешную жизнь, стала последовательницей Христа и ушла в пустыню для искупления своих грехов, таким образом добровольно избрав для себя путь превращения в идеальную женщину и символизировав своим поступком возможность перехода от греховности Евы к совершенству Девы Марии. И хотя обычные женщины никогда не смогут встать вровень с Девой Марией, они могут надеяться оказаться на равных с Марией Магдалиной.

42

В это время также имело место смешение имен двух женщин (Саломеи и ее матери Иродиады). Часто Иродиадой называли Саломею, а Саломеей – Иродиаду. Такая путаница, пожалуй, понятна, если учесть, что и та и другая были наследницами Евы и, следовательно, воплощениями зла.

43

См.: Arasse D. On n’y voit rien. Descriptions. P.: Deno"el, r'e'ed. Foliopoche, 2002.

44

Ibid. Таково мнение Арасса о паре «Ева – аве».