Сальватор
Шрифт:
— Нет, — искренне признался каторжник.
— За мелкий грешок, даже бессмысленный, если угодно, однако требующий небольшого наказания, чтобы научить провинившегося вести себя лучше. Поверите ли: пока кюре церкви святого Иакова его венчал и давал поцеловать свой дискос, тот украл у него платок и табакерку? Более чем легкомысленное поведение! Кюре не захотел устраивать в церкви скандал и спокойно завершил церемонию, а спустя полчаса подал мне жалобу. Вот и верьте в добродетель нынешних ангелов! Вот, Жибасье, почему я считаю вас неблагодарным: вы не умоляете меня сковать вас одной
— Раз дело обстоит таким образом, — сказал Жибасье, — я забираю свои слова назад. Пусть будет Тулон и только парное заключение!
— В добрый час! Наконец-то я узнаю своего любимого Жибасье! Ах, какой бы человек из вас вышел, пройди вы другую школу! Но вас с детства отупляли чтением классиков, и вы не имеете ни малейшего представления о современной литературе. Вот что вас сгубило. Однако терять надежду не стоит: эта беда еще поправима. Вы молоды, можете учиться. Знаете, когда вы входили, я как раз размышлял о создании огромной библиотеки для всех обездоленных вроде вас. А пока я об этом думаю… Что, если вместо общей цепи я попрошу расковать вас с ангелом Габриелем? Я с самого вашего прибытия на каторгу назначу вас на должность самую почетную, доходную: будете писцами, а? Ну не приятное ли поручение: писать письма за своих неграмотных товарищей и оказаться, таким образом, их доверенным лицом, которому известны все самые сокровенные тайны, их советчиком и помощником? Что вы на это скажете?
— Вы слишком милостивы ко мне! — полунасмешливо-полусерьезно отозвался каторжник.
— Вы этого заслуживаете, — подчеркнуто вежливо заметил г-н Жакаль. — Ну, договорились: вы оба можете себя считать официальными писцами. Может быть, у вас есть еще какие-нибудь пожелания или просьбы?
— Только одна, — серьезно ответил Жибасье.
— Говорите, дорогой друг: я ломаю голову, чем бы вам еще угодить.
— Поскольку Габриеля арестовали вчера вечером, — начал каторжник, — он не успел познакомиться со своей невестой поближе. Не слишком ли смело с моей стороны просить вас разрешить им свидание, перед тем как мужа отправят на юг?
— Просьба очень скромная, дорогой друг. Я разрешу им ежедневные свидания вплоть до дня отправления. Это все, Жибасье?
— Это только первая часть моей просьбы.
— Послушаем вторую!
— Вы позволите жене проживать в тех же широтах, что и ее муж?
— Договорились, Жибасье, хотя вторая часть нравится мне гораздо меньше первой. В первой части вашей просьбы вы проявляете незаинтересованность, заботитесь об отсутствующем друге, тогда как во второй, как мне кажется, замешаны ваши личные интересы.
— Я вас не понимаю, — сказал Жибасье.
— А ведь все просто! Не вы ли мне сказали, что женой вашего друга стала ваша бывшая подружка? Боюсь, что вы не столько для него, сколько для себя хлопочете о том, чтобы эта женщина поселилась неподалеку от вас.
Каторжник стыдливо покраснел.
— Ну, совершенных людей не бывает, — меланхолически прибавил г-н Жакаль. — Вам больше не о чем меня просить?
— Последняя просьба!
— Давайте уж, пока вы здесь.
— Как будет проходить наше отправление?
— Вы
— Через Бисетр? — состроив страшную гримасу, уточнил каторжник.
— Естественно.
— Это меня чрезвычайно огорчает.
— Почему же, друг мой?
— Что поделаешь, господин Жакаль! Не могу я привыкнуть к Бисетру! Вы же сами говорили: совершенных людей нет. При одной мысли о том, что я нахожусь рядом с сумасшедшими, нервы у меня начинают шалить.
— Почему же, в таком случае, вы нарушаете закон?.. К сожалению, Жибасье, — продолжал он, протягивая руку к кнопке звонка, — я не могу удовлетворить вашу просьбу. Понимаю ваши чувства, но такова печальная необходимость, а вы, как человек, воспитанный на классике, должны знать, что древние изображали необходимость с железными клиньями.
Едва г-н Жакаль договорил, как появился полицейский.
— Голубок, — обратился к нему начальник полиции; зачерпнув большую щепоть табаку, он с наслаждением поднес ее к носу, удовлетворенный тем, как все обернулось. — Голубок! Поручаю вашим особым — слышите, особым! — заботам господина Жибасье. Временно поместите его не со всеми, а туда, где вы содержите арестанта, задержанного вчера вечером.
Он снова повернулся к Жибасье:
— Я говорю об ангеле Габриеле. Скажете, что я чего-нибудь не предусмотрел, неблагодарный!
— Поистине не знаю, как вас и благодарить, — с поклоном ответил каторжник.
— Поблагодарите, когда вернетесь, — сказал на прощание г-н Жакаль.
Он с грустью наблюдал за тем, как Жибасье уходит.
— Вот я и осиротел! — проговорил он. — Ведь это моя правая рука!
XXVIII
ЦЕПЬ
Старый замок Бисетр, расположенный на холме Вильжюиф рядом с деревушкой Жантийи, справа от дороги на Фонтенбло, в одном льё к югу от Парижа, предлагает туристу, забредшему в эти места, одно из самых мрачных зрелищ, какие только можно вообразить.
В самом деле, это тяжелое, мрачное нагромождение камней, увиденное на определенном расстоянии, выглядит необычным и пугающим, фантастическим и отталкивающим.
Так и видишь перед собой живые воплощения всех болезней, нищеты, пороков и преступлений, толпящихся там с растрепанными волосами и скрежещущими зубами, со времен короля Людовика Святого и до наших дней.
Будучи убежищем и тюрьмой, приютом и укреплением, замок Бисетр напоминал старую заброшенную немецкую крепость, осаждаемую в иные часы вампирами и колдуньями из преисподней.
Доктор Паризе говорил о Бисетре в своем докладе генеральному совету тюрем, что этот замок олицетворяет собой ад, описанный поэтами.
Те из наших современников, что побывали в этом пандемониуме двадцать лет назад, могут подтвердить правоту наших слов.
Тогда преступников заковывали в кандалы во дворе Бисетра. По правде говоря, церемония эта, начинавшаяся в темном дворе и завершавшаяся лишь в Бресте, Рошфоре или Тулоне, представляла собой отвратительное зрелище. Понятно, почему сам Жибасье, все это знавший, так стремился избежать участия в мрачной мелодраме.