Сам
Шрифт:
Медиком, присланным Болт Бух Греем, оказался главный врач державы Миляга. Короткая стрижка гудроново-черных волос была в прострелах седины, отчего прежняя уютность его манер влияла еще смягчительней. Вместе с тем Миляга уже отзывалсановностью. Сановность была в плотной мясистости, в просторном покрое пончовидной рубахи, сшитой из цейлонского батиста, в конструкции шорт — штанины впереди и сзади остроугольны. Обходительность Миляги, в которой раньше и предвзято нельзя было обнаружить угодливости, нет-нет и претила элегантно-заискивающей приятностью.
В минуты осмотра,
«Должно быть, как раз, — подумалось Курнопаю, — самое трепетное лакейство потому и омерзительно, что начинается на вершинах власти».
Но при угодливости, вкрадчивость которой навряд ли уловил бы Курнопай, если бы не видел Милягу в детстве, был в державном враче холодок, вызываемый прочно приживленным чувством обязанности, где внутренняя спешка подобна инстинкту ускользания в условиях вздорной, не тобой заваренной каши.Холодком именно такой обязанности повеяло на Курнопая, едва Миляга велел ему принять душ, после вкатил антисептический укол и выдал справку, освобождающую от участия в празднике Генофондизма. Вручение справки он сопроводил похвальбой:
— Облеченный доверием священного автократа, я могу позволить себе и столь опасное деяние. Ведь вы, господин державный ревизор, признаны академией медицины генофондистом номер два.
Понурый был Курнопай, хотя Фэйхоа вела себя так, будто бы ее не волновало, почему он отсутствовал. Досадуя на жену, он спросил, откуда ее странное молчание, и она ему напомнила, что выросла в питомнике гарема, где единственный мужчина спрашивает и взыскует, а женщины ждут его ласки и милости. Она не смутилась, отвечая, и не была уклончива, и он решил, что это безразличие, и разрыдался, а после, когда она успокоила его, рассказал об уроке по изучению«Кама-Сутры».
Фэйхоа плакала, а он ее успокаивал и выслушивал, каменея душой, о том, как в ночи и дни его отсутствия им на квартиру звонили элитарные леди и, вереща от страсти, гундося, приклацивая языком, восхищались впечатлениями от урока. Все, от чего можно было отчаяться, она пережила до возвращения Курнопая, и пусть он не сердится. Ее душа точно саванна после пожара.
Тогда он спросил Фэйхоа, а надо ли жить дальше, и она ответила без колебаний, что нужно, потому что первичная, невыдуманная цель жизни человека, как и цель существования всего во вселенной, в том, чтобы жить. А после он рассказал ей о том, что является страданием Болт Бух Грея, и спросил с апокалиптической тревогой:
— Верить или не верить?
И она ответила, что верить, сомневаясь, ибо учение САМОГО заключает в себе это. И еще он спросил, вероятен ли, на ее взгляд, национальный не-эгоизм, который позволил бы подравнивать количественное существование народов, и она ответила без колебания, что вероятен, потому что астронавты и космические аппараты не нашли в нашей Солнечной системе иной планеты, где мог бы обитать человек, отсюда и возможность согласия с демографическим проектом автократа и его практического преломления, но, разумеется, не такого стремительного, на какое он полагается, ведь постепенен человек, ибо он дитя Эволюции, как сам же он это определил в счастливое время их лагунной любви.
— Но тогда как быть со свободой воли
И сказала Фэйхоа, что тут дилемма: или существование или самоотречение. (Здесь Курнопаю думалось робко, что самоотречение, самопожертвование,наверно, происходит от слова САМ?) И к тому же подчеркнула, что самоотречение в природе истинного человека, и лишь человек-индивидуалист, человек-растлитель, человек-монстр не обладает этим спасительным качеством, полным величья, оберегающего жизнь.
— А не сложится ли так, что расплодятся еще незримей среди других народов всепронизывающие народы, и они-то сведут на нет множественную красоту двух тысяч народов, оригинальных в языке, чувстве, культуре, укладе?
— Множественность красоты не исчезает бесследно. Она сливается, как вещества в сплавах, но не через посредство злодейства.
— Природа и человечество испытали это.
— Человечество становится бдительным. Нацизму не победить.
— Практика показывает, что вместо одной головы змея, дракона или демона вырастают десятки, тысячи.
— Человечество, как помнит себя, всегда борется с ними. Практика? Сейчас практика вроде сильней.
— Среди безверия верить трудно. Я предпочту верить.
— Я не могу, Фэ.
— Не убедила?
— Слова перестали быть целомудренными, поэтому не убеждают полностью.
— Вспомни о Мировом Чувстве. Оно противоположно-едино.
— Не хочу. То, о чем говорил САМ, узаконивает противоречивость. Безотрадно. Оптимизм, на глазах которого бомбят Землю, проклятье.
На праздник Генофондизма не пошла и Фэйхоа. Беременность сопровождалась изнурительной тошнотой, и Миляга, не без оправданий и сетований как бы за ее освобождение не попасть в опалу, выдал ей медицинскую справку.
Торжество Курнопай не собирался смотреть. Пешочком втихаря прогуляется до Огомы, но Фэйхоа не отпустила его из-за недоброго предчувствия, а также заставила посидеть у телевизора: мало ли тамчто может стрястись.
Пока он препирался с женой, праздник начался. Камера то выхватывала ликующее лицо Болт Бух Грея, то детей-генофондистов, которые гуськом тянулись по свежестриженой траве стадиона, держа над плечиками флажки с профильными портретами священного автократа. Курнопай смотрел с заслоненным вниманием на веселый вид мальчишек и девчонок, среди которых были совсем карапузики, но скоро настроился на пристальность и обнаружил, что впередиидущий — Огомий, а ребятня, семенящая за ним, если глядеть на мордашки и фигурки, имеет прямое отношение к Болт Бух Грею.
В уши врубился гортанно-радостный, полированный голос теледиктора, сказавшего о том, что он свидетельствует, исполненный гордости за отечество, что шествуют по изумрудному полю стадиона дети будущего, чьим отцом-генофондистом является молодой правитель Болт Бух Грей, своим деянием внушающий надежду на бессмертие народонаселения планеты.
За болтбухгрейчиками прошли цепочки детей, но коротеньких, не таких красивых и ладных, и на их флажках были профильные портреты отцов-генофондистов. Некоторые из них были знакомы Курнопаю: Бульдозер, Миляга, Скуттерини, министры, генералитет, популяризаторы сексрелигии, знаменитые клерки, работяги, актеры, зодчие, писатели. Даже злосчастный монах милосердия глядел с флажков.