Самая крупная победа
Шрифт:
— В общем, ничего из нас, наверно, не выйдет! — шепнул он мне и безнадежно махнул рукой.
Это верно: мне и в голову раньше не приходило, что я такой бестолковый и неуклюжий, ну самый настоящий, как говорит Митька, сундук с клопами.
7
За всю дорогу мы с Мишкой не сказали друг другу ни слова. А когда вышли из метро, он вдруг, хмуро глядя в мокрый тротуар, спросил:
— Ты… на следующую тренировку поедешь?
— А ты?
— Да вообще-то съезжу еще разок, посмотрю… — все так же хмуро ответил Мишка и,
Подходя к дому, я вспомнил о Севе. Ну вот что теперь ему говорить? Решил, что лучше всего, конечно, незаметно пробраться к себе и потом что-нибудь придумать.
Но едва я на цыпочках поднялся по лестнице, как дверь Севиной квартиры растворилась и Сева — я даже отшатнулся! — стремительно сунулся к моему лицу и стал пристально вглядываться.
— Ты что? — удивился я.
— Там не был, да? — не отвечая, шепотом спросил он.
— Почему? — отворяя свою дверь и пропуская его впереди себя, снова удивился я.
— А это, как ее, а почему тогда у тебя ни одного синяка нету?
— А-а, — нахмурился я, и мне стало очень совестно, что я действительно ездил на тренировку, а лицо чистое — ну явно не дрался! (Хотя опять сколько с Мишкой ни смотрели, ни у кого синяков в зале не видели. Ну хоть бы малюсенький синячишко у кого! Определенно слабаки!) — Противника не было. Уж я себе и перчатки самые большие выбрал, и на ринг взобрался, а вот драться не с кем оказалось. Вообще-то был там один пацан, да он совсем уж новенький, даже не с начала тренировки пришел. Испугался…
— У-ух, здорово! — прыгал Сева. — Ты, значит, прямо вот так смело вышел, а тот сдрейфил? А мне что-нибудь покажешь, а?
— Ладно. Только иди-ка лучше вот сюда. — Я потянул приятеля в полутемную переднюю, поближе к своей комнате. — И знай: драться пока не будем — перчаток нет. Становись… Смир-рно! (Сева замер и вытянул руки по швам.) Так вот прежде всего запомни: бокс — это тебе не драка какая-нибудь, а… искусство! — торжественно начал я.
— Угу, искусство, — покорно повторил Сева.
И наше первое занятие началось. Севе все нравилось: и как я рассказываю, и как показываю. Вот только ему казалось совершенно лишним, что нужно очень тщательно отшлифовывать умение правильно, по-боксерски двигаться. Ему не терпелось поскорее выучиться бить так, чтобы Митька с катушек летел, а тут трать время, двигайся как дурак!
— Да почему же «как дурак»? — сердился я. — Ноги — это фундамент в боксе. Без них лучше никуда не суйся. Сразу же пропадешь! Если боксер не умеет правильно двигаться, то его любой слабак в первую же минуту одним мизинчиком побьет.
— Чудно! — упорствовал Сева. — Да зачем же зря двигаться? Нам ведь что нужно? Подождать, когда Митька выйдет на улицу, незаметно подкрасться и изо всех сил трахнуть ему боксерским ударом — вот и все.
И совсем не к чему перед ним раздвигиваться!
Честно говоря, мне и самому казалось, что это так. Да Вадим Вадимыч и Борис как-то очень уж здорово объясняли, зачем все-таки это нужно. Что-то насчет самолетов Вадим Вадимыч толковал… А, вспомнил, вспомнил!
— Ничего ты не понимаешь, — солидно перебил я рассуждения Севы. — Вот зачем это нужно, слушай. Ну, представь, вообрази,
Сравнение с самолетами, в одном из которых — в истребителе, конечно! — Сева с гордостью увидел себя, подействовало на него, и он стал учиться по-боксерски двигаться.
А когда он, как ему казалось, немножечко выучился, то попросил, чтобы я объяснил теперь, как нужно ударять.
— Ну, это тебе еще рановато, — к его великому огорчению, солидно возразил я: не мог же я признаться, что и сам пока ничего не умею. — Тебе еще недельку-другую придется шаги шлифовать, чтобы без всяких запинок и ошибочек все делать. Ну, а теперь беги домой.
Увидев на столе приготовленный матерью ужин — сама-то она, наверно, уехала в библиотеку заниматься, — я сразу почувствовал страшную пустоту в желудке. Ужин, правда, нужно было разогреть, но я, не умея перебороть нетерпение, бросил сверток на стул, не моя рук, уселся и начал есть прямо из сковороды. Выпил два стакана чуть теплого чая и удивился, что мои движения вдруг сразу же стали какие-то вялые, а мысли тягучие. Да еще, как нарочно, за окном было темно и дремотно качалась похожая на голову марсианина тень фонаря.
Поглядев на нее, я вдруг вспомнил, что не все уроки приготовил, взял учебник и сел за стол. Но моя шея то и дело стала подламываться и подламываться, а голова сама собою падать на грудь. Я заставлял себя быть начеку, следил за головой, но она падала как раз тогда, когда я хоть на секунду переставал о ней думать.
«Так я лучше лягу, и тогда ей будет некуда падать!» — решил я и, скинув ботинки, улегся на диван и стал читать лежа. Но откуда-то с потолка вдруг спрыгнул заплаканный Сева и, всхлипывая и размазывая по грязному лицу слезы, стал жаловаться, что его избил Митька. Я пошвырял все учебники за шкаф, наскоро повторил, как нужно шагать в стойке, в которой боксера никак нельзя победить, и пошел из комнаты. Но тут меня остановил чей-то взгляд, хотя никого в комнате не было. Мне сделалось беспокойно, захотелось что-то скинуть с себя, от чего-то освободиться. Я заворочался и открыл глаза: надо мною склонилось тревожное лицо матери.
— Ты что, мам? — испуганно вскакивая, спросил я.
— Ничего, сынок, просто так, — смущенно ответила она, отошла от дивана и принялась снимать пальто; сняла, заглянула в сковороду. — Это ты все один съел? — удивленно и одновременно радостно воскликнула она. Раньше такой сковороды мне на неделю бы хватило. — Молодец! И даже с хлебом!
«Будешь с хлебом, когда так потренируешься!» — обиженно подумал я, встал с дивана, делая вид, что вовсе и не спал, незаметно поднял с пола учебник и стал раздеваться.