Самое ужасное путешествие
Шрифт:
«Мы подняли его ещё раз на ноги, дали горячее овсяное пойло. Подождав час, Отс осторожно повёл его. Мы тем временем нагрузили сани и, надев лыжи, повезли их. Саженях в ста от лагеря бедный Уилли свалился опять, и я убедился, что это — конец. Мы разбили лагерь, окружили Уилли снежным валом, делали всё возможное, чтобы только поставить его на ноги. Но все старания оказались тщетными. Жалость брала смотреть на Уилли. Около полуночи мы уложили и подпёрли его, как могли удобнее, а сами легли спать.
Среда, 1 марта. Нашего бедного Уилли ночью не стало. Грустно, что почти довели его домой, и вдруг — такой конец. Ясно, эти пурги бедным животным не под силу. Шерсть у них плохая; но если бы даже она была самого первого сорта, то всё же, попав в такую пургу, лошади быстро выбились бы из сил.
Между тем нельзя допустить, чтобы они приходили в скверное состояние в самом начале работ экспедиции. Получается, что в будущем году необходимо будет выступить позднее.
Что же делать! Мы поступали по мере своего понимания и опыт купили дорогой ценой. Теперь надо приложить все старания к тому, чтобы спасти остальных лошадей» [121] .
121
Там же, с. 135.
Последующие происшествия, вероятно, лучше всего описаны Боуэрсом в письме родным, в котором он никоим образом не преувеличивает опасности, угрожавшие ему самому и двум его спутникам. Напомню, что Скотт направил меня и Крина с тремя лошадьми из Безопасного лагеря вдогонку за Боуэрсом, который уже вёл одного пони. Приближалась ночь, света было мало, но с края Барьера мы ещё различали в отдалении две чёрные точки — собачьи упряжки, бежавшие к мысу Армитедж.
«В ночь на 28 февраля я первый вышел с моим пони и никак не мог понять, почему остальные задерживаются; откуда мне было знать, что Уилли свалился? Я подошёл к краю Барьера и устроился у подножия снежника в ожидании остальной партии. К моему удивлению, появились только Черри и Крин, которые вели на одной верёвке Панча, Нобби и Гатса. От них я узнал про Отса и Скотта. Мне было приказано без промедления идти за собаками по морскому льду к мысу Хат; при этом Скотт ещё раньше предупреждал меня, чтобы на морском льду лагерь ставили лишь при крайней нужде, если животные не смогут идти дальше. У нас было четверо тяжело нагруженных саней — ведь мы везли в хижину на шесть недель провизии, керосин, лошадиный фураж, массу всякого снаряжения из склада и т. д. К сожалению, собачьи упряжки неправильно поняли полученные приказания и, вместо того чтобы вести нас, рванули вперёд. Нам они виделись далёкими пятнышками, мелькавшими в направлении старой тюленьей трещины. Пересекши её, они взяли вправо, к мысу Армитедж, и исчезли в чёрной бесконечной дымке, которая, казалось, окутала всё в той стороне.
Потом уже мы узнали, что мили через две они встретили кое-какие настораживающие признаки, поэтому изменили курс, пошли к Гэпу и около полуночи добрались до земли.
Я брёл по их следам, пока мы не достигли тюленьей трещины — это старая гряда, выдвинутая сжатием, которая на много миль тянется с мыса Прам в юго-западном направлении.
Мы внимательно осмотрели лёд за трещиной, которую только что пересекли: вроде бы вполне прочный; он был более старый, чем тот, что лежал за ним, так как замерзал, бесспорно, раньше.
Итак, мы пересекли трещину и пошли на мыс Армитедж. Лошади еле передвигали ноги — они ещё не пришли в себя после пурги, и приходилось очень часто останавливаться. Попав на неустойчивый лёд, мы брали резко на запад; около мыса всегда встречались плохие места, и я надеялся их обойти. Крин, совсем недавно проделавший этот путь по морскому льду, уверял меня, что если описать полукруг, то можно обойти опасные участки. Так мы протащились ещё одну милю, но тут меня взяли сомнения: трещины
Оба мои товарищи храпели, и я подумал, что это меня и разбудило. Взглянул на часы — они показывали 4.30, собрался было повернуться на другой бок и заснуть, как вдруг снова услышал подозрительный шум. „Мой пони жрёт овёс!“ — промелькнуло у меня в голове, и я выполз из палатки.
Словами не передать, что я почувствовал в этот миг, поэтому целиком полагаюсь на ваше воображение. Вокруг плавали куски взломавшегося пакового льда. Виднелись вершины холмов, но ниже всё покрывала тонкая дымка, и сквозь неё было видно, что поблизости от нас нет прочного льда; он весь покрошился и вместе с зыбью вздымается вверх и опадает вниз. Кругом повсюду длинные чёрные языки воды. Льдина, на которой мы примостились, раскололась по линии снежных заслонов, точно посередине стены бедного Гатса. Гатс исчез, и лишь поглотившая его тёмная полоса воды отмечала место, где он стоял. Двое саней, подпиравших заградительные сооружения вокруг лошадей с другого конца, оказались теперь на соседней льдине, на самом её краю! А наша палатка стояла на льдине ярдов тридцати, не больше, в поперечнике. Я закричал Черри и Крину, а сам в носках бросился спасать сани. Мне удалось подтащить их к тому месту, где соединялись обе льдины, и переправить на нашу льдину. В этот самый момент она раскололась надвое, но мы все, к счастью, оказались на одном обломке. Я натянул финнеско и высказался в том духе, что нам случалось бывать в переделках, но такой опасности мы ещё не подвергались.
Впоследствии многие говорили, что было чистейшим донкихотством с моей стороны не бросить всё на произвол судьбы и не спасаться самим. Но вы, конечно, понимаете, что у меня ничего подобного и в мыслях не было.
Мы свернули лагерь и запрягли лошадей в рекордный срок.
Но тут мне надо было принять главное решение — в какую сторону идти. К мысу Армитедж явно невозможно, на восток тоже — именно оттуда дует ветер, и нас уже несёт на запад, к открытому проливу. Остаётся один путь — на юг. Туда-то я и пошёл. Лошади очень ловко перепрыгивали через трещины. Во всяком случае, Панч делал это довольно охотно, а остальные две следовали его примеру. Моя тактика состояла в том, чтобы ни в коем случае не разделяться, а стараться сосредоточиваться со всем имуществом на одной льдине, выжидать, когда с ней соединится, или почти соединится, другая, плывущая в нужном направлении, и тогда переводить на неё сначала пони, а потом уже перетаскивать и сани. Таким образом, мы медленно, но верно продвигались вперёд. Пока действуешь — всё вроде бы хорошо, мучительны минуты, пока ждёшь, чтобы сомкнулась полынья. Иногда проходило десять минут, иногда больше, но рано или поздно — бац! — мы ударялись о соседний обломок и он наползал на нашу льдину или мы на него. Случалось, что он разламывался или отскакивал так быстро, что мы успевали переправить только одну лошадь и были обречены снова ждать. Часто приходилось отступать от своего курса, но мы, всё время дрейфуя вместе с паком на запад, тем не менее неуклонно продвигались и на юг.
Слов было произнесено очень мало. Крин, как истый моряк, держался так, будто частенько попадал в подобные ситуации.
Черри, сама практичность, через час или два во время одной из вынужденных передышек вытащил из багажа шоколад с галетами и разделил между всеми. В этот миг мне меньше всего на свете хотелось есть, я засунул свою порцию в карман, но не прошло и получаса, как сжевал её. Лошади вели себя ничуть не хуже моих товарищей и, прыгая со льдины на льдину, показывали высокий класс. Переведя на новую льдину, мы предоставляли их самим себе, и они терпеливо стояли, жуя повод или сбрую соседа, ожидая, пока мы перетащим сани и снова обратим на них внимание. Как трогательна была их доверчивость! Если разрыв между льдинами оказывался слишком велик для прыжка, мы прибегали к помощи саней: при длине 12 футов они служили прекрасным мостом. После нескольких часов такой ходьбы мы увидели впереди твёрдый лёд и возблагодарили Господа Бога. Но тем временем появилась новая опасность: стая страшных косаток. Настал их час — среди осколков пака они весьма удачно охотились на тюленей и то и дело проплывали мимо нас между льдинами, выставляя наружу грозные чёрные плавники и со страшным рёвом выпуская воздух. Научное наименование косатки — Orca gladiator, она значительно мельче кашалота и других крупных китов, но тем не менее намного их опаснее. Косатки вооружены огромными, вот уж воистину железными, челюстями. Они часто действуют сообща. Если помните, я уже писал вам о том, как они во время разгрузки судна раскачивали и этим раскалывали во всех направлениях тонкий лёд под Понтингом, коим желали полакомиться.
Только через шесть часов мы достигли крепкого льда, который, как выяснилось, составлял часть Барьера. Но и от него прямо у нас на глазах отламывались огромные глыбы и плыли вслед за дрейфующим паком. Около нас подвижки льда были менее ощутимы — видимо, где-то далеко на западе что-то сдерживало этот процесс. Едва мы вышли из пролива, как весь лёд, высвободившийся за мысом Армитедж, поплыл к середине пролива, а оттуда в море Росса. Но край Барьера был уже близок, мы воспряли духом, и я высмотрел большую льдину с бугром — я был уверен, что она примыкает к Барьеру и что, во всяком случае, все трудности позади. Мы резво взбежали на бугор навстречу избавлению от опасности — но что мы увидели с вершины!
Вдоль всего фасада Барьера тянулась полоса открытой воды шириной от 30 до 40 футов. Она была забита обломками льда, которые подымались и опускались в такт движению волн, напоминая кипящий котёл. В этом месиве свирепо шныряли взад и вперёд косатки, а вожделенный край Барьера по другую сторону разводья представлял собой крутой ледяной утёс высотой в 15–20 футов. Близок локоть, да не укусишь! Внезапно наша большая льдина с бугром раскололась надвое; пришлось поспешно отступить. Я нацелился на устойчивую с виду льдину, внушавшую полное доверие своей толщиной — уже не меньше десяти футов, — приятной округлой формы, с ровной поверхностью. Мы перебрались со всем имуществом на неё и, сделав таким образом всё, что в человеческих силах, покормили животных и стали думать, как быть дальше.
Черри и Крин, как и с самого начала, были исполнены боевого духа и готовы к любым действиям. Нам казалось, что прежде всего необходимо связаться с капитаном Скоттом. Он, думал я, обеспокоен нашим отсутствием, да и мы сами уже не могли больше ничего предпринять, нужна была помощь. И тут я сообразил, что, двигаясь по льдинам вдоль Барьера против ветра, в конце концов наверное попадёшь на такой осколок, который ещё не оторвался от Барьера. Пускаться в такую авантюру вместе с лошадьми было бы явным безумием, но почему бы одному смельчаку не попытать счастья? Он бы шёл против ветра, а так как ветер гнал льдины к нам, мог бы в любое время вернуться. Оставалось решить, кому идти. Обо мне не могло быть и речи. Тогда, значит, вопрос в том, идти обоим моим товарищам или одному. Но для меня важнее всего было сохранить лошадей и снаряжение, а что может сделать на льдине один человек? Ему бы себя спасти — и то хорошо. Поэтому я решил послать только одного и выбрал Крина, так как Черри, который носит очки, хуже видит. Оба, повторяю, были готовы идти, но, взвесив все за и против, я послал Крина, зная, что, на худой конец, он всегда может вернуться. Я написал записку капитану Скотту, мы напихали Крину еды в карманы и попрощались с ним.
Практичный Черри предложил поставить палатку и тем обозначить наше местонахождение; покончив с этим делом, я установил треногу и в подзорную трубу стал наблюдать за Крином. Мне мешали колыхания льдины вверх и вниз, особенно когда появились императорские пингвины, которые издали ну точь-в-точь люди. К счастью, солнце разогнало морозную дымку, ветер стих, замедлилось и движение льдов на запад. Зыбь улеглась. В центре пролива весь лёд сошёл, виднелась только чистая вода. Мы находились в ряду свободных льдин, дрейфовавших близ края Барьера. Несколько часов Крин то приближался к Барьеру, то отступал от него, но наконец я, к радости своей, увидел его на Барьере. „Слава Богу, — сказал я, — хоть один из нас выбрался из этой заварухи“.
Этот день, проведённый вдвоём на льдине, был мало приятным для меня и Черри: мы прекрасно понимали, что при малейшем дуновении ветерка с юга нас неизбежно унесёт в море. В то же время мы испытывали удовлетворение — ведь мы сделали всё что могли, и мне казалось, что рука Всевышнего, оказывавшая нам до той поры чудесную поддержку, не покинет нас и теперь.
Мы накормили лошадей досыта. Косатки проявляли к нам интерес не на шутку. У них есть гадкая привычка выпрыгивать из воды вертикально вверх и с верхнего положения заглядывать на льдину — нет ли на ней тюленей. Огромные чёрно-жёлтые головы с отвратительными свинячьими глазками, всё время окружавшие нас, а иногда высовывавшиеся в нескольких ярдах от льдины, пожалуй, самое неприятное воспоминание о том дне.
Вид характерных плавников тоже не доставляет особой радости, но в позе стойки косатки воистину страшны. К вечеру поблизости со всеми удобствами расположились в ожидании дальнейших событий поморники, явно предвкушая будущую добычу. Однако волны накатывались всё тише, и наша судьба зависела полностью от того, кто появится раньше — капитан Скотт или ветер.
Как я потом мог заключить из очень скромного рассказа Крина, он взобрался на Барьер с большим риском для жизни.
Капитана Скотта он нашёл вскоре после того, как тот соединился с Уилсоном [122] . Говорят, капитан Скотт очень рассердился на меня тогда, что я не бросил всё, лишь бы спастись самим. Уверяю вас, мне и в голову не приходило бросить лошадей. В 7 часов вечера, проделав длинный обходной путь, Скотт с Крином и Отсом появился на краю Барьера напротив нас. Было тихо, и в последние полчаса мы с Черри могли при желании перескочить на безопасный лёд, используя сани в качестве лестницы. Дело в том, что большой перевёрнутый осколок льда застрял, как в тисках, между высокой льдиной и краем Барьера и, поскольку ветра не было, оставался на месте. Да, но что делать с пони?
И мы продолжали ждать.
Скотт испытал такое облегчение, увидев нас живыми, так обрадовался, что не стал меня ругать. „Что делать с санями и лошадьми?“ — спросил я. „Начхать на сани и лошадей, ответил Скотт. — Я хочу видеть целыми и невредимыми вас. Сначала вы переберётесь на Барьер, а там видно будет“. У нас с Черри всё было наготове, мы разгрузили сани, подтащили их к краю льдины, содрали постромки и одни сани поставили лестницей с нашей неровной льдины вниз на промежуточную, другие — с той вверх, на край Барьера, и таким образом без труда взобрались на него. Капитан Скотт был так счастлив, что я понял, как он переволновался за этот день. Он уже корил себя за нашу гибель, а мы тут стоим как ни в чём не бывало, живёхонькие. „Ребята, — сказал он, — вы даже не представляете, как я рад видеть вас живыми; и вас, Черри, конечно“.
Я всё же настаивал, что необходимо спасти животных и сани, и добился-таки своего: мы спустились обратно и перетащили сани на соседнюю льдину. Поочерёдно перевели туда же и лошадей, а Титус тем временем рубил острый край Барьера, чтобы лошади могли на него вскарабкаться. Скотт, который знает льды лучше, чем мы все вместе взятые, видел незаметные для нас опасности и требовал, чтобы мы отказались от своей затеи.
Но я стоял на своём не на жизнь, а на смерть, и отвоёвывал у Скотта одну уступку за другой. Лёд всё не двигался, и мы успели перебросить и перенести на Барьер вещи, оставались лишь сани и пони.
И в этот момент — вот разочарование! — льдины ожили. Титус вырубал на склоне Барьера тропку для лошадей, я же пытался сделать то же самое снизу со льдины. При этом я отбрасывал рыхлый снег на выросты льда, сглаживая их и делая менее скользкими. Вся эта операция потребовала бы многих. часов, однако иной возможности поднять лошадей на Барьер не было.
Мы рыли снег как одержимые, но капитан Скотт решительно приказал подниматься. Я подбежал к лошадям, снял с них торбы, поднял сани, и мы влезли на Барьер. Было самое время. Дул слабый юго-восточный ветер, но между нами и лошадьми зазмеилась чёрная полоса открытой воды. Она расширялась почти незаметно для глаза — два фута, шесть, десять, двадцать, и, как у нас ни болела душа за лошадей, мы всё же не могли не радоваться тому, что находимся на другой стороне.
Мы оттащили сани немного от края Барьера, а две палатки поставили ещё дальше, в полумиле от саней, потому что от Барьера то и дело откалывались куски льда. Пока варился ужин — было около 3 часов ночи, — Скотт и я снова сошли вниз.
Ветер отошёл к востоку, и весь лёд пришёл в движение. Вдоль края Барьера тянулась полоса воды шириной в 70 футов, а в ней, точно скаковые лошади, носились взад и вперёд косатки.
Где-то далеко плыли вдоль Барьера три наших несчастных бедолаги. В лагерь я возвратился в таком настроении, что хуже не придумаешь. А ведь это, наверное, ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить в этот день бедному капитану Скотту.
Я решил подбодрить его и заметил, что с двумя лошадьми, не взятыми Кемпбеллом, у нас на зимовке остаётся ещё десять пони.
Скотт возразил, что на моторные сани у него плохая надежда — слишком они барахлили при разгрузке корабля. Собаки его также разочаровали на обратном пути на мыс Хат, а сейчас он лишился своей главной опоры — лучших из лошадей. „Конечно, — сказал он, — в будущем сезоне мы свои ставки отработаем, но что касается завоевания полюса, то на это надежды мало“.
Трапеза прошла в печальной обстановке. Когда все легли спать, я снова сошёл вниз, срезал расстояние по прямой и приблизительно через милю очутился напротив льдины с лошадьми.
Их быстро несло на запад, но они спокойно стояли сгрудившись кучкой и не выказали ни малейшего волнения при виде меня.
Они нисколько не сомневались, что вот сейчас я, как обычно, принесу им утренний завтрак в торбах. Бедные доверчивые создания! Будь это тогда в моих силах, я бы лучше прикончил их на месте, чем думать о том, как они медленно умирают голодной смертью на льдине в море Росса или становятся жертвами рыскающих вокруг кровожадных косаток.
После завтрака капитан Скотт послал меня за санями.
К этому времени снова установился штиль. У меня опять забрезжила надежда. Я взял бинокль капитана Скотта и с края Барьера взглянул на запад. Лёд почти весь сошёл, но далеко на западе к длинному плечу Барьера прижималось крошево из битых льдин. На одной из них я, к моей великой радости, заметил три зелёных пятна — лошадиные попоны — и мы, все четверо, опрометью бросились к палатке капитана Скотта. Вскоре мы уже шагали впятером по Барьеру. Путь предстоял длинный, но мы взяли с собой палатку и немного еды. Крина в этот день поразила снежная слепота, он совсем ничего не видел. Поэтому, прибыв на место, мы первым делом поставили палатку для него. Пони находились в значительно худшем положении, чем накануне, но лёд ещё был в пределах досягаемости, а некоторые льдины прижимались к Барьеру.
Наученный горьким опытом, капитан Скотт разрешил нам предпринять новую попытку лишь при условии, что по первому его зову мы всё бросим и побежим к Барьеру. Я страшно спешил, и с помощью Титуса и Черри мысленно проложил маршрут, ведший через шесть льдин и несколько скоплений ледяных обломков. Самым трудным должен был быть первый прыжок, но он бледнел по сравнению с теми пируэтами, которые проделывали лошади накануне. Мы смело повели Панча. Уж не знаю, почему он оступился [123] , но только его нога соскользнула с самого края льдины, и в следующий миг он рухнул в воду. Не стану утомлять вас рассказом о том, как мы отчаянно боролись за жизнь несчастного маленького пони. Мы не смогли его вытащить, и наконец Титус ударом ледоруба положил конец его страданиям.
Но ещё оставались мой пони и Нобби. Мы отказались от намеченного маршрута — капитан Скотт высмотрел другой, более длинный, но зато с выходом прямо на морской лёд. Трудность по-прежнему состояла в том, что для начала лошадям надо было сделать хороший прыжок, иначе они не могли выбраться. Капитан Скотт заметил, что не желал бы повторения участи бедного Панча. Будь его воля, он бы лучше убил их на месте. Мы тем не менее стали понуждать Нобби к прыжку, но он заупрямился. Хоть от этого не было толку, но я всё же подбегал с Нобби к краю льдины снова и снова. Скотт настаивал на том, что надо убить пони (не забывайте, что льдина в любой момент могла отойти от Барьера, и тогда бы нам не спастись), но всё моё нутро сопротивлялось этому, я делал вид, что не слышу приказаний Скотта и продолжал понукать старую лошадку.
В конце концов она прекрасно взяла препятствие, и Титус, воспользовавшись этим, с таким же успехом заставил
Мы захватили с собой пустые сани — на худой конец они могли послужить и мостиком, и лестницей. Около сорока льдин преодолели мы, прежде чем добрались до животных. Правда, идти было довольно легко, нам удалось довести лошадей почти до самого Барьера, до него оставалось всего-навсего две льдины, но в этом месте льды были всторошены из-за сжатия.
Нобби прекрасно начал последний прыжок, но внезапно в полынье рядом со льдиной появилось свыше десятка страшных косаток. Это, очевидно, напугало мою лошадку как раз в момент прыжка — вместо того чтобы прыгнуть, как надо было, прямо, она уклонилась в сторону, и её задние ноги не попали на лёд.
Снова возникла опасность, но Скотт подхватил верёвку и потащил Нобби вверх по склону Барьера, а Титус, Черри и я занялись бедным старым Дядей Биллом. Право, не знаю, почему косатки не подплыли под лёд и не атаковали его; скорее всего, они по горло были сыты тюленями, а может, так увлеклись происходящим на льдине, что забыли заглянуть под неё; во всяком случае, мы благополучно протащили его по тонкому льду до низкого участка битого льда у подножия утёса, венчавшего здесь Барьер.
Капитан Скотт опасался, как бы эти проклятые косатки — они ведь находились совсем рядом — не причинили нам зла, и твердил, что пони надо бросить. Но я ничего не слышал и не видел, кроме самой лошади, и, сойдя на тонкий переломанный лёд, накрепко привязал страховочную верёвку к её передним ногам. Ослепший Крин был способен только удерживать спасённого Нобби на Барьере, мы же изо всех сил тянули верёвку, пока Дядя Билл не оказался на льду. Он лежал на боку, на очень тонком льду. Появись тут косатка, она бы вмиг разломала лёд, и мы бы все попадали в море. Представьте себе моё огорчение, когда я убедился, что моя лошадь не в состоянии подняться на ноги. „Это конец, — сказал Титус. — Нам его не спасти“. Холодная вода и ужас от близости косаток плюс всё, что раньше выпало на его долю, доконали доблестного старого трудягу. Трижды пытался он подняться на ноги, но в последний раз упал навзничь снова в воду. И тут возникла новая опасность: от Барьера начала отделяться глыба льда.
Она оторвалась, вероятно, ещё раньше, а течение довершило дело. Скотт приказал немедленно подниматься наверх, и, конечно, это было как нельзя более своевременно. Тем не менее Титус и я никак не могли расстаться с Дядюшкой Биллом. „Я не могу оставить его здесь живым на съедение мерзким тварям“, сказал я. Рядом на льду лежал ледоруб. „Нет, я не смогу убить ещё одну лошадь, мне будет дурно“, — сказал Титус.
Но я, конечно, и не думал, что мою лошадь должен убить кто-нибудь кроме меня; я взял ледоруб и ударил туда, куда показал Титус. Убедившись, что я справился со своей работой, мы с Титусом взбежали наверх и перепрыгнули через образовавшуюся на наших глазах щель в Барьере; вместо того чтобы вести спасённого пони, я нёс в руках окровавленный ледоруб.
Ночью (2 марта) мы возвратились в наш старый лагерь с Нобби, единственным пони из пяти, вышедших со склада Одной тонны. На душе у меня было горько, перед глазами стояли Дядя Билл и Панч, но я утешался мыслью, что им не придётся больше голодать и вообще все их земные муки закончились. Перед ужином мы со Скоттом прошлись вдоль Барьера, а на следующий день мы отправились в обратный путь. Нобби вёз только двое лёгких саней, мы же из-за плохой поверхности тоже не могли перегружаться, поэтому пришлось оставить палатку, двое саней и большое количество различного снаряжения. Но на санях и так лежало 800 фунтов груза.
Выдался сияющий день; снег под ногами был рыхлый и в то же время зернистый — сочетание чрезвычайно неприятное. Целых пять часов плелись мы до того места, где первоначально сошли с Барьера на морской лёд.
Эванс со своей партией уже должен был прибыть из Углового лагеря. Скотту хотелось узнать, не оставил ли он записку в Безопасном лагере, и я отправился за ней, пока закипал чай.
До Безопасного была одна миля с четвертью, я видел на снегу следы партии, но записки не нашёл. Сердце сжала такая тоска при виде снежных стен, ещё недавно загораживавших пони, что я поспешил уйти. Выступили мы во второй половине дня, и шли бесконечно долго; казалось, что мы никогда не дойдём до берега. Наконец мы достигли мыса Прам с его валами сжатия, где Барьер соединяется с полуостровом, уходящим на восток от мыса Армитедж. Валы представляют собой ледяные волны высотой до 20 футов, расположенные параллельными рядами, с ложбинами между ними. Как мы имели случай убедиться, опасные трещины находятся только по внешнему краю валов, хотя всюду много мелких. В одной такой ложбине мы в 9.30 вечера остановились на ночлег; я был вымотан до предела, остальные, думаю, тоже. До кромки льда оставалось примерно с милю, но где лучше втащить Нобби на крутой склон?
Проблема разрешилась благодаря приходу к полуночи Эванса, Аткинсона, Форда и Кэохэйна. Они видели, как мы спускались, и пришли узнать новости. Тэдди Эванс появился на мысе Хат накануне. Предупреждённый запиской капитана Скотта о том, что у края Барьера идти опасно, он повёл свою партию с одной-единственной лошадью Джемсом Пиггом сухопутной дорогой.
Всего лишь в миле восточнее лагеря, почти под самой скалой Касл, нашёлся удобный проход. На следующий день он пришёл с Аткинсоном на мыс Хат и узнал от Билла Уилсона и Мирза, присматривавших в хижине за собаками, что Черри, я и лошади пропали. Так я встретился с Актинсоном, которого давненько не видел.
Утром мы поднимали сани по крутому склону, который на 700 футов возвышается над маленькой бухточкой. Было так круто, что лошадей приходилось втаскивать под уздцы, мы же сами надели кошки. Это такие кожаные подошвы с лёгкими металлическими пластинками по длине ступни и шипами на месте каблуков [впоследствии они были усовершенствованы]. С помощью кожаных ремешков и шнурков кошки плотно крепятся на финнеско. Переноска вещей наверх заняла всё утро, и только мы покончили с этим делом, как поднялся ветер. Наш лагерь был от него прекрасно защищён. Джимми Пигг и Нобби снова были вместе после многих недель разлуки, и в знак своего расположения Джимми вместо приветствия укусил Нобби в холку. Аткинсон пошёл на мыс Хат известить дядюшку Билла, что мы живы, и вернулся с Граном, как раз когда наверх втаскивали последний груз. В хижине не было сахара, кроме доставленного собачьими упряжками, и Гран, со свежими силами, вызвался привезти пару мешков из склада в Безопасном лагере, хорошо видном вдали на Барьере. Мы все не поленились подойти к краю склона, посмотреть, как он съедет на лыжах. Это было замечательное зрелище; он спускался, наверное, со скоростью экспресса, так как оказался на Барьере в невероятно короткий срок, особенно по сравнению с теми долгими часами, что мы тащились с вещами наверх. Тэдди, Титус и Кэохэйн остались в лагере, позднее к ним должен был присоединиться Гран. Скотт с Крином и Черри вышел с санями на мыс Хат; Форд, Аткинсон и я последовали за ними. Остальные помогли нам преодолеть несколько сот футов склона и под скалой Касл распрощались с нами.
Именно здесь люди с „Дисковери“ попали в пургу, заблудились и один из них погиб. Сейчас внизу стояла ясная погода, но тут, наверху, дуло страшно. Я был слишком поглощён процессом ходьбы, чтобы обращать внимание на горы и снежные склоны, с которыми так хорошо познакомился впоследствии. По прямой до хижины было около трёх миль, но всё время приходилось то подниматься, то спускаться по склонам холмов. В награду за наши усилия под конец перед нами открылась панорама залива, с мысом Армитедж с одной стороны и мысом Хат с другой; в этом заливе целых два года стояло „Дисковери“.
Вид с высоты великолепный, а по дикому величию и нетронутости ему, может, даже мало равных в мире. За чёрной полоской воды высятся Западные горы и огромный купол горы Дисковери, над проливом дрожит тёмная морозная дымка, а по его водам там и сям несутся к морю айсберги. Примерно в полумиле под нами стоит маленькая хижина, а слева — 800-футовая пирамида холма Обсервейшн. Вокруг хаотическое нагромождение холмов и кратеров потухших вулканов.
Дуло кошмарно. Мы оставили одни сани на вершине, у начала спуска, а всё необходимое — спальные мешки, например, сложили на другие. Это был мой первый опыт спуска с санями по крутому склону. Сани никто не тащил за собой — наоборот, мы всей своей тяжестью дружно навалились на них, не давая им слишком сильно разогнаться или перевернуться.
Ничего не скажешь, весёлое занятие. Был, правда, один довольно опасный участок над самым заливом, но небольшой.
Выметенный ветром до блеска, ледяной спуск заканчивался низким ледяным утёсом, под которым плескалась вода. Прикованные к саням, мы бы хлебнули лиха, доведись нам оказаться на плаву, а для этого достаточно было поскользнуться. С величайшей осторожностью сползли мы вниз по опасному участку на снег, и по нему уже добрались до хижины. Она сильно изменилась с тех пор, как я видел её последний раз; прежде всего, её очистили ото льда и снега. Нас радостно встретили
Билл и Мирз, чёрные как трубочисты, мы их даже сперва не узнали; собаки подняли в нашу честь дружный лай; одним словом, мы сразу почувствовали себя дома. Внутри хижины горел огонь на ворвани, открытый, без дымохода или какого-нибудь, пусть примитивного, устройства для отвода дыма — потому-то всё и было черным-черно от копоти. После продолжительной жизни на природе меня это на первых порах неприятно поразило, я даже ел без всякого аппетита. Спали мы все рядом, головой к западной стене хижины, ногами — к морю.
Утром Скотт, Билл, Черри и я отправились к скале Касл — встречать другую партию. С моря задувало, но небо было ясное, Как ни странно, наверху ветер ощущался значительно меньше.
Часа через два мы достигли Касла. Благодаря его гигантским размерам это одна из лучших примет на здешней местности.
Партия, шедшая из лагеря Седло, подняла на склон двое саней; мы на себе втащили их на вершину, лошадей же распрягли и вели под уздцы. Теперь здесь уже стало трое саней, к двоим приставили по лошади, за третьи взялись сами. Капитан Скотт тем временем прошёл внизу Касла по карнизу, чтобы взглянуть на пролив, и вернулся с ошеломляющим известием: он с трудом поверил своим глазам, но половина Ледникового языка откололась и исчезла. Гигантский Ледниковый язык существовал на этом месте десять лет назад, когда здесь стояло „Дисковери“, и все последующие экспедиции неизменно его видели. Шеклтон разместил на нём свой склад, Кемпбелл там же зарыл для нас запасы фуража. В ту знаменательную ночь, когда произошла подвижка льдов, от языка, считавшегося практически земной твердью, откололось не меньше трёх миль льда, которые лежали здесь, наверное, века {79} . Мы пошли к хижине. Билл высмотрел подходящую дорогу для пони, менее скользкую. Начался снегопад, но не настолько густой, чтобы не были видны ориентиры. На вершине склона Ски лошадей распрягли и повели кружным путём, по скалам. Остальные навалили на одни сани самое необходимое на первое время и спустили их тем же манером, что и накануне, а двое саней оставили наверху. Лошади добрались до хижины раньше нас и были размещены в стойлах в пристройке.
Итак, впервые после основания Безопасного лагеря партия по устройству складов собралась вся вместе, за исключением шести пони. В отчёте об „инциденте на льдине“, написанном мною много времени спустя по просьбе Скотта, есть такие слова: „Восстанавливая в памяти все эти события, я пришёл к выводу, что недооценил признаки опасности, появившиеся на морском льду 28 февраля, и что 29-го должен был больше думать о безопасности моих товарищей. Но всё складывалось так, что то, что произошло, не могло не произойти“. Я не забыл упомянуть о безупречном поведении Черри и Крина, что же касается меня, то мне тоже не в чем себя упрекнуть. Вина моя лишь в том, что у меня мало опыта, но, зная, что я сделал всё, что мог, я не стану огорчаться, если кому-нибудь захочется покритиковать мои действия. Сам я уверен, что чему быть, того не миновать — обстоятельства завязывались в такой узел, что поверить в случайное совпадение очень трудно. Подоспей мы шестью часами раньше, мы бы смогли пройти к хижине по прочному морскому льду; появись мы несколькими часами позднее, мы бы увидели перед собой у края Барьера открытую воду. Пурга, доконавшая наших животных, гибель Скучного Уилли, несчастный случай с собаками — всё совпало так, чтобы мы оказались на морском льду в те единственные за целый год два часа, когда возможна подобная ситуация. Пусть те, кто верит в случайности, останутся при своём мнении. Но меня никто никогда не убедит в том, что там не было чего-то большего {80} . Может статься, в свете событий будущего года мы поймём, какой смысл был вложен в этот явный удар, нанесённый по нашим планам. Во всяком случае, к полюсу мы пойдём, утратив долю крикливой хвастливости и дурацкой слепой самоуверенности, с какими некоторые из нас покидали Кардифф.
У бедного капитана Скотта теперь новые волнения. Дело в том, что наша зимовочная база — с лошадьми, складами, моторными санями — расположена на низком берегу, едва ли ярдах в двадцати от воды, а дом стоит на высоте менее шести футов над уровнем моря; как же на них отразился шторм?
Ответить на этот вопрос можно было только сходив на мыс Эванс.
Он же, хотя и виднелся в смутном далеке, был для нас, пока не замёрзнет море, так же недосягаем, как Новая Зеландия.
Капитан Скотт подумывает о том, чтобы попытаться выйти на отрог Эребуса, но с нашей стороны это почти невозможно — слишком густо он изрезан трещинами. Вот с другой стороны партия профессора Дейвида поднялась, не встретив на пути ни единой трещины. Капитан Скотт мужественно сносит все неудачи. Мы часто гуляем вместе, и он иногда заговаривает со мной о планах на следующий сезон. К своим потерям он относится очень философски и никого из нас ни в чём не винит».
122
Уилсон ночевал с двумя собачьими упряжками на суше и утром увидел в полевой бинокль, как мы проплываем мимо на льдине. Он пошёл в обход берегом полуострова, пока не отыскал удобный выход на Барьер, где встретился со Скоттом. — Э. Ч.-Г.
123
Я думаю, он застыл после стольких часов неподвижности. — Э. Ч.-Г.
На этом заканчивается та часть письма Боуэрса, которая посвящена происшедшему инциденту{81}. Крин впоследствии рассказывал мне, как он добирался до Барьера. Сначала он пошёл к Гэпу, выбирая самый безопасный путь по льду, но был вынужден вернуться и направиться к острову Уайт, перепрыгивая со льдины на льдину. «Я вёл себя очень шустро, говорил Крин. — Ещё бы! Вокруг меня в этот день кишмя кишели не только пингвины и тюлени, но и косатки».
У Крина была с собой лыжная палка, и
«она оказалась прекрасным подспорьем при переправе по льдинам. Наконец я оказался на льдине с бугорком, вроде той, на которой сидели вы.
Она очень близко подходила к Барьеру, даже касалась его, хотя только одним углом. Я, значит, выдолбил палкой в стенке Барьера углубление для упора ноги, поставил в него одну ногу, и, опираясь другой на льдину, палкой оттолкнулся от бугра и перепрыгнул на Барьер выше упора для ноги. Место было ужасное, но я подумал, что лучшего мне не найти.
Я пошёл прямо к Безопасному лагерю, но они меня оттуда, очевидно, заприметили, потому что Гран, да, кажется, именно Гран, на лыжах вышел навстречу. Скотт, Уилсон и Отс встретили меня задолго до лагеря. Я объяснил, что случилось. Скотт встревожился, но не произнёс ни единого слова упрёка, а велел Отсу пойти в дом, разжечь примус и накормить меня».
Следует рассказать поподробнее о поведении сотен китов, резвившихся в полосах открытой воды между обломками льда и оторвавшимися айсбергами. Большинство из них, безусловно, были косатки (Orca gladiator); они во множестве плавали туда-сюда, издавая рёв и с шумом выпуская воздух; время от времени они каким-то непостижимым образом высовывались из воды и заглядывали на льдину, опираясь передней частью огромного чёрно-жёлтого туловища о её край. Мы с пони притягивали их к себе, как магнит, и ясно было, что стоит кому-нибудь упасть в воду — и он будет вмиг сожран заживо.
Но я точно помню, что не все киты были косатки, я видел и бутылконосых дельфинов. Это особенно врезалось мне в память в один из наиболее драматических моментов того дня.
Мы продвигались очень медленно, иногда приходилось минут по двадцать выжидать, пока наша льдина коснётся осколка, дрейфующего в нужную сторону. Курс мы держали на видневшийся вдали участок морского льда, который, казалось нам, возвышается и постепенно переходит позади в Барьер. Но, приблизившись, мы убедились, что между облюбованным нами участком и Барьером тянется чёрная полоса. Это, решили мы, трещина на краю Барьера, смыкающаяся и расходящаяся в такт мощным волнам зыби, на которых прыгают вверх-вниз ледяные осколки; а раз трещина периодически закрывается, значит, мы сможем перевести через неё пони.
Мы приблизились к Барьеру и начали взбираться на окраинные неровные льдины и отколовшиеся небольшие айсберги.
Крина мы оставили с пони, а сами с Боуэрсом пошли на разведку и вскарабкались на ледяной холмик, через который надеялись попасть на Барьер.
Никогда не забуду того, что увидел тогда. Нас отделяла от Барьера полоса открытой воды ярдов в пятьдесят шириной, в которой вода бурлила, как в кипящем котле. У нас на глазах от Барьера откалывались айсберги. Они падали в воду и, сталкиваясь с другими айсбергами, разламывались надвое и крошились. Вода кишела косатками. В полынье между нашим пригорком и соседним айсбергом, занимавшей площадь небольшой комнаты, мы насчитали не меньше шести китов. Им было так тесно, что они могли лишь лежать без движения, высунув из воды морды. Так вот, насколько я помню, рыла у них были в форме бутылок. В это время наш холмик начал разваливаться на две половины, и мы поспешно ретировались вниз, на более прочные льдины.
В зоологической части отчёта об экспедиции «Дисковери» Уилсон утверждает, что окончательно не установлено, посещают ли бутылконосые дельфины (Hyperoodon rostrata) антарктические воды. Но поскольку до 48° ю. ш. они доходят, не исключено, что некоторые киты, виденные Уилсоном и другими членами экспедиции на кромке льдов, как последние и предполагали, действительно были бутылконосыми дельфинами. Я же, хотя и не особенно разбираюсь в китообразных, убеждён, что под нами, на расстоянии каких-нибудь 20 футов, лежали именно эти дельфины.
Как уже говорилось, после того как Скотт спас нас, мы поставили палатки не меньше чем в полумиле от твёрдого края Барьера. Всю ночь напролёт, точнее сказать, всё раннее утро косатки шумели у Барьера, а иногда, как нам казалось, чуть ли не под нашими палатками. Время от времени кто-нибудь выходил из палатки взглянуть, не разламывается ли Барьер дальше, но никаких видимых изменений не замечал; оставалось предположить, что прочный как будто лёд, на котором мы обосновались, изъеден изнутри трещинами, выбитыми могучим прибоем, и что вокруг нас имеются полыньи, скрытые снежными мостами, куда в поисках тюленей заходят киты.
На следующий день большая часть льда уплыла в море, косаток как будто тоже стало меньше. Тем не менее и тогда они нас поразили, на этот раз организованностью, которую проявили, возникнув целой стаей рядом с пони Боуэрса — Дядей Биллом, упавшим между двумя льдинами в воду. Мы изо всех сил старались вытянуть его на Барьер, и тут кто-то воскликнул: «Боже мой, гляньте на косаток!». За льдиной, на которой мы работали, в озерце талой воды двенадцать огромных косаток выстроились в шеренгу и уставились на нашу льдину. Тринадцатый — ни дать, ни взять капитан перед взводом солдат — находился перед ними. Мы повернулись в их сторону — и они, предводительствуемые своим вожаком, дружно, как один, погрузились под воду. Вот сейчас, решили мы, они атакуют нашу льдину. Уж не знаю, пытались они это сделать или нет, может быть пытались, но неудачно — льдина ведь была толщиной футов пятнадцать-шестнадцать, — во всяком случае, мы их больше не видели.