Самое ужасное путешествие
Шрифт:
«Партия в составе Скотта, Боуэрса, Тейлора и старшины Эванса с одной палаткой и лейтенанта Эванса, Райта, Дебенема, Грана и Крина — с другой выступила на мыс Хат. К тому времени как они достигли вершины склона Ски, к югу от него нахмурилось и пошёл снег. Мы проводили их до Третьего кратера.
Лёд между мысом Хат и Ледниковым языком непроходимый, поэтому они выбрали путь мимо скалы Касл; где-то у скал
Хаттона они попытаются перебраться на прочный морской лёд, который, по нашим представлениям, уже держится там некоторое время, затем пересекут Ледниковый язык и выйдут опять на прочный морской лёд — он, кажется, простирается до самого мыса Эванс.
После ленча Уилсон и я часа в четыре пополудни пошли назад. Начиналась метель. На горе Аррайвал погода была намного лучше, в направлении Эребуса и вовсе всё просматривалось довольно хорошо, но мы не увидели на льду никаких следов партии.
12 апреля. Сегодня едва начало светать, как разразилась буря, и сейчас дует очень сильно. Огромное количество выпавшего снега чрезвычайно затруднит продвижение партии. Мы все очень беспокоимся за неё, так как Скотт поговаривал о ночёвке на морском льду. В бухте Аррайвал (севернее мыса Хат) весь лёд сошёл. У них с собой спальные мешки, провиант на две трапезы и два заправленных до верха примуса.
13 апреля. Мы были страшно обеспокоены отсутствием партии, особенно когда весь лёд к северу от мыса Хат унесло. Сегодня утром буря утихла, и, к нашей радости, снова открылись остров Уайт и мыс Блафф. Перед ленчем вернулся Аткинсон, взбиравшийся на гору Аррайвал, он сообщил, что сверху на пространстве между Ледниковым языком и мысом Хат льда не видно. Это сообщение омрачило нам ленч. Покончив с едой, мы вошли ко Второму кратеру и убедились, что от скал Хаттона до Ледникового языка, а оттуда до мыса Эванс лёд лежит.
Перед выходом в поход Скотт условился, что в первую же ясную ночь
129
Мой дневник.
Приведу рассказ Боуэрса о возвращении партии:
«Мы форсировали валы сжатия и за скалой Касл взяли курс на Эребус. Сначала небо имело зловещий вид, но потом немного расчистилось. Идти по новому маршруту было очень интересно.
Скотт хорошо тянет сани, всё время поддерживая быстрый и в то же время доступный темп. Когда мы миновали скалы Хаттона, пошёл снег и сгустилась дымка, но мы всё же, перед тем как спускаться, поставили палатки и поели. Никто не сомневался в том, что приближается пурга. Но пока мы ели, разъяснилось. Закончили ленч мы уже около 3.30 пополудни, так как запоздали из-за очень длинного утреннего перехода.
Счастье наше, что дымка разошлась: ведь склон в одном направлении не только был сильно изрезан трещинами, но заканчивался высоким ледяным утёсом. Продвигаясь вдоль него, мы нашли более или менее покатый спуск, футов в тридцать от верха, до низа. По нему спустили людей и сани. Поднялся ветер, над утёсом проносились клубы позёмки. Последний из нас сошёл с помощью нескольких длинных бамбуковых шестов, а верёвку оставили висеть — она облегчит подъём партии, идущей на мыс Хат (например, с новым запасом провизии). Затем переложили багаж на санях и по льду бухты направились к Ледниковому языку, которого достигли в 6 часов вечера, уже в темноте. Молодой морской лёд покрыт отложениями соли, сани тащишь как бы не по льду, а по разлитой патоке. Идти по выпавшему снегу тоже очень тяжко. Сам язык состоит преимущественно из твёрдого синего льда, чрезвычайно скользкого, и пересечён через каждые несколько ярдов трещинами. В основном они перекрыты мостами, но то и дело в полумраке ставишь ногу, а то и обе, в пустоту. Но никто не провалился на всю длину постромок.
Перевалив на другую сторону языка, мы нашли хорошо защищённую ложбинку, в ней решили сделать привал и немного поесть. Было уже больше 8 часов вечера, и я стоял за то, чтобы остаться здесь на ночь; мне казалось безумством идти в полной темноте по незнакомому участку недавно замёрзшего моря, да ещё перед самой пургой. Против меня, конечно, было то, что до мыса Эванс оставалось всего лишь пять миль, а нам уже почти нечего было есть — кто мог знать, что мы попадём на труднопроходимый утёс, а море окажется покрытым солью, весь поход мы намеревались проделать за один день.
Но лучше, считал я, мучиться голодом в спальных мешках, чем в пургу ставить лагерь на молодом льду толщиною меньше фута.
И всё же, поев, мы в 9.30 вечера выступили. Снег валил такой густой, что буквально ничего не было видно. Но ветер стих, и в конце концов мы смогли различить впереди очертания ближайшего из островов Делбридж — острова Грейт-Рейзербэк.
По нашему курсу, однако, лежал не он, а островок поменьше, Литл-Рейзербэк. Когда мы приблизились к нему, снег скрыл всё.
Мы и остров-то заметили, притом с большим трудом, уже когда находились прямо под ним. Идти дальше было невозможно, и пришлось всё-таки стать на морском льду. Снега не хватало, чтобы прижать как следует борта палатки, спальные мешки пропитались солёной водой, и каждый осознавал, что от чёрной воды его отделяют какие-то шесть-десять дюймов ненадёжного льда… Одним словом, я решил, что в таком небезопасном лагере мне, во всяком случае, лучше не спать.
Как и ожидали, пурга налетела вскоре после полуночи; завывания ветра между скалами над головой могли бы сильно действовать на нервы, если бы не служили верным признаком того, что мы находимся близко к острову и не дрейфуем по направлению к открытому морю. Я, конечно, уверял моих товарищей, что лагерь не менее безопасен, чем церковное здание.
Днём Тейлор несколько раз входил и выходил из палатки.
В конце концов задувавший в её дверь ветер вырвал палаточный полог из-под подпиравшей его ледяной глыбы, и палатка обрушилась, прикрыв нас словно зонтом. Нам бы её больше никогда не поставить, если бы поблизости за это время не намело сугробов, но часа два пришлось повозиться. Снег шёл густыми хлопьями, и всё же я, чтобы охладить пыл Тейлора, предложил ему взобраться вместе на остров и с его высоты взглянуть на мыс Эванс.
Все берега острова прямо с моря круто взмывают вверх, и мы с трудом на него вскарабкались. На вершине мы поняли, почему он так называется {84} : он со всех сторон так резко обрывается вниз, что на вершину можно усесться, как в седло.
Но безмятежно обозревать оттуда окрестности мешал сильный ветер, и мы поспешили спуститься, разглядев лишь сквозь тучи падающего снега пик острова Инаксессибл. У подножия подветренной стороны обнаружили совершенно плоский карнизик — как раз для двух палаток, если их поставить впритык друг к другу. Остров служил как бы заслоном от ветра, здесь практически было тихо, хотя вокруг ревела пурга. Я посоветовал капитану Скотту перенести сюда лагерь. Тейлор рвался на мыс Эванс, и Скотт сказал, что ради безопасности Тейлора придётся перебираться на карниз. У нас получилась идеальная стоянка на надёжном твёрдом грунте, в безветренном месте, и будь у нас еда, то по мне пусть бы буря длилась хоть неделю.
На острове мы провели две ночи, а утром 13-го ветер улёгся настолько, что можно было выступить в путь. Вот уже и обсерватория Санни Джима (Симпсона) показалась, а мы по-прежнему не знали, цел ли наш дом, пока не обогнули мыс и не вступили в Северную бухту. Зимняя станция стояла целёхонькая; Северная бухта, замёрзшая только что, тем не менее вполне выдерживала наш вес. Кто-то заметил партию и тут же из дома высыпали все его немногочисленные обитатели: Санни Джим, Понтинг, Нельсон, Дэй, Лэшли, Хупер, Клиссолд, Дмитрий и Антон. Надо было видеть Понтинга, когда он бежал нам навстречу! Он никого не узнал и остановился с озадаченным видом: на какой-то миг ему померещилось, как он признался потом, что это идут члены норвежской экспедиции. Но затем нас приветствовали с такой сердечностью, словно мы и в самом деле совершили нечто героическое.
Напрасно мы опасались за мыс Эванс: моторные сани, правда, пришлось передвинуть, многое из снаряжения также перетащили выше по склону, но вода ни разу не подходила близко к дому. Внутри него всё выглядело великолепно, даже зеркало висело, и мы впервые за три месяца увидели в нём чумазые физиономии. Неудивительно, что Понтинг не признал нас в этих бандитах. Он сфотографировал нашу группу — снимок, безусловно, насмешит вас, когда я сумею его переслать. Мы наелись до отвала, помылись горячей водой и вообще привели себя в божеский вид. Немного погодя я пришёл к выводу, что дом на мысе Эванс — лучшее место в Южном полушарии, но тогда я не сразу к нему привык. Чего-то мне не доставало, то ли спального мешка на снегу, то ли атмосферы мыса Хат с вечным запахом ворвани. В действительности дело, наверное, в том, что там остались самые близкие мне люди — Билл, Черри, Титус, Атк…
В стойлах на зимовке мы застали восемь пони — Хакеншмидт околел. С нашими двумя получалось, что в зиму мы вступаем с десятью лошадьми. Мне сразу приглянулась крупная сибирская лошадка, напарница моего погибшего пони (они единственные сибиряки среди лошадей, остальные принадлежат к маньчжурской породе), и я облюбовал её для себя, если, конечно, „власть имущие“ мне её отдадут.
Через день-другой на мыс Хат должна была отправиться партия с запасом провианта, и я вызвался в ней участвовать.
Капитан Скотт решил пойти сам, но охотно взял и меня. Мы выступили в ближайший понедельник, в очень хорошую погоду.
Капитан Скотт, Лэшли, Дэй и Дмитрий в одной санной упряжке и палатке, Крин, Хупер, Нельсон и я — в другой. До Ледникового языка всё шло гладко, но тут нас встретил старый приятель, свежий ветерок с юга. Мы пересекли язык, а потом боролись со встречным ветром до самых скал Хаттона, под прикрытием которых стали лагерем. Все обморозили лица — видно мытьё и бритьё не пошли нам на пользу, кожа стала более чувствительной. Взойти на скалу оказалось не так-то просто: надо было встать на груду ледяных обломков и поднять на плечи самых высоких из нас десятифутовые сани — и то они еле-еле касались нависшего карниза. Такие карнизы образуются постоянными наносами снега на скальные выступы и могут принимать самые причудливые очертания, но чаще всего просто свисают вниз, как этот. Сбоку кажется, что они вот-вот обрушатся, в действительности же они очень прочны. Стоя на санях, как на лестнице, мы ледорубом выдолбили в карнизе ступени, и капитан Скотт и я первыми по ним взошли. Затем с помощью верёвки подняли участников партии, которые полегче, а под конец и сани.
Последние двое внизу обвязались верёвкой, конец прикрепили
Теперь снова дуло в лицо, но на вершине мы повернулись спиной к ветру. Ночевали на покатом склоне под скалой Касл.
К вечеру стихло, ночь выдалась морозная и поразительно красивая. Крин и я легли головами к склону, оставив более удобные места новичкам — Нельсону и Хуперу. В результате Крин наполовину выскользнул из палатки, полог приоткрылся, и оттуда всё время шёл поток холодного воздуха. Только утром я понял, откуда это дуло, найдя Крина, спящего, разумеется, непробудным сном, наполовину под открытым небом. Как видите, разбудить рулевого капитана Скотта не так-то просто!
На мысе Хат нам очень обрадовались, даже не столько нам, сколько принесённой провизии, особенно сахару. Перед выходом на мыс Эванс нам уже пришлось есть залитый парафином сахар, но и он кончился. На следующий день пошли охотиться на тюленей, и мы с Черри забили одного. Затем обошли вокруг мыса Армитедж. На мысу мело ужасно, прямо сбивало с ног. Мы дошли до мыса Прам, затем повернули обратно, и ветер задул нам в спину. На мне был только лёгкий вязаный шлем, и уши чуть не отвалились» [130] .
130
Боуэрс.
У нас же, остававшихся на мысе Хат с лошадьми и собаками, тоже был поход, но на полдня, — в Безопасный лагерь за дополнительными тюками прессованного сена. Пасхальное воскресенье мы встретили под вой пурги, к вечеру, однако, небо очистилось настолько, что показалось золотое солнце, садящееся в пурпурную морозную дымку с морозными испарениями над морем.
Мне запомнилось, что по случаю праздника Пасхи мы завтракали консервированной треской, вкусно приготовленной Отсом, на ленч ели похлёбку из сыра и галет, а на ужин — жаркое из пеммикана, запивая его какао с подслащённым молоком «Нэстле». Одним словом, был пир горой. Занимались тем, что чинили финнеско и читали «Холодный дом». Мирз рассказал историю о том, как китайцы, воевавшие с племенем лоло (одно из восемнадцати племён на границах Тибета и Китая), привязали заложника лоло к скамье, перерезали ему глотку, вытекшей кровью пропитали флаг, затем вырезали сердце и печень — их съели офицеры, солдатам же досталось остальное!
Партия, ходившая на мыс Эванс, возвратилась 18 апреля.
«Мы всемером так хорошо провели эту неделю в хижине „Дисковери“, что, хотя были очень рады товарищам, пожалуй, почти все предпочли бы и дальше оставаться в таком составе. Но я подозревал, что нам придётся возвращаться домой, на мыс Эванс.
Так оно и вышло.
Мирз остаётся за главного на мысе Хат, с ним старожилы Форд и Кэохэйн, а из вновь прибывших — Нельсон, Дэй, Лэшли и Дмитрий. Мирз очень смешно себя ведёт: он явно боится, как бы доставленные только что припасы (сахар, блинная мука, шоколад и т. д.) не были съедены теми, кто их привёз. Поэтому мы едим лепёшки без масла, а шоколад получаем минимальными порциями.
Во вторник и в ночь на среду выдалась на редкость тихая холодная погода — на термометре около -30° [-34 °C].
В среду к полудню море к северу от мыса Хат, совсем было очистившееся ото льда, снова замёрзло почти на пять дюймов, и мы забили ещё трёх тюленей. Скотт наметил выход на четверг и, наверное, думал, что мы проделаем весь путь по морскому льду, но вдруг ни с того ни с сего весь лёд бесшумно уплыл в море» [131] .
131
Мой дневник.
Двадцать первого апреля на мыс Эванс отправились через скалы Хаттона две упряжки: Скотт, Уилсон, Аткинсон и Крин в одной, Боуэрс, Отс, Черри-Гаррард и Хупер в другой. На скалах Хаттона задувало, как всегда, ужасно, и мы здорово обморозились, пока спускали сани на морской лёд. К счастью, света хватило на проведение этой операции, хотя солнце перед тем как покинуть нас на целых четыре месяца, выходило ненадолго, а вот ели мы — под скалой, в большой спешке — и пересекали Ледниковый язык уже в темноте. Боуэрс писал домой:
«Моя команда была послабее, и, зная, как быстро идёт Скотт, я постарался взять новые сани себе. Груз на санях лежал одинаково лёгкий, но полозья у них разные, а в тот день это имело очень большое значение. Скотт, как я и предполагал, шёл быстро, но мы весело поспевали за ним. Он не мог понять, в чём дело: его команда сильнее нашей, а устаёт от большой скорости быстрее. Спустив сани со скал Хаттона, мы сняли оставленную раньше верёвку и рванули по морскому льду. Здесь преимущества наших полозьев стали настолько явными, что я счёл долгом признаться, что наши сани лучше, и предложил усилить упряжку Скотта кем-нибудь из нашей. Скотт отказался, но после того как мы пересекли Ледниковый язык, предложил поменяться санями у острова Литл-Рейзербэк. Раньше нам ничего не стоило оторваться от второй упряжки, теперь, поменявшись санями, мы с трудом поспевали за Скоттом. Но мы были к этому готовы и выкладывались изо всех сил, лишь бы не отстать.
Шли уже почти 12 часов, последний рывок — и через две мили мы будем у цели, и всё бы ничего, даже скверные полозья, будь лёд поглаже. Мы же пересекали участок шероховатого льда, то и дело спотыкаясь в темноте, а я приложился так, что у меня искры из глаз посыпались. К счастью, это прошло незамеченным, и мы продолжали идти впритирку к передним саням; меня бросало то в жар, то в холод, тошнило, где-то кололо и болело, но я всё же пришёл в себя на полном ходу, не теряя темпа. Сани Скотта ещё набрали скорости, мы тоже поднажали, хотя до мыса Эванс оставалось совсем немного. Я снова упал, снова испытал все те же неприятные ощущения, но это не помешало нам на рысях обогнуть мыс и прийти с отставанием всего лишь на 50 ярдов. Никогда я так не выкладывался, да и вся команда тоже. Конечно, совершенно ни к чему было устраивать такие гонки, но мы гнали из последних сил, и я всегда буду поступать так же. Титус выставил нам бутылку бренди, которую похитил на корабле, и мы с жадностью её вылакали. Другая упряжка утомилась не меньше нашей, так что я думаю, мы квиты» [132] .
132
Письмо Боуэрса.
Два дня спустя солнце распрощалось с нами на четыре месяца.
Оглядываясь назад, я понимаю две вещи: санные походы, во всяком случае летом и осенью, не так ужасны, как я предполагал, а дни, проведённые на мысе Хат, будут вспоминаться как счастливейшие в моей жизни. Ты сыт и в тепле — чего ещё нужно. В жизни сколько угодно ситуаций и хуже, и сложнее.
Блага цивилизации были для нас роскошью. Но, как установил Пристли, когда находишься в условиях, по сравнению с которыми хижина на мысе Хат просто воскресная школа, блага цивилизации удовлетворяют всего-навсего те потребности, которые сами же и порождают.
ГЛАВА VI. ПЕРВАЯ ЗИМА
Величайшая цель, какую могут поставить перед собой человеческие существа, это не такая химера, как устранение всего непознанного, а всего лишь неустанное стремление к тому, чтобы несколько раздвинуть границы нашей ограниченной сферы действия.
Итак, мы вернулись в наш удобный дом. Чтобы отважиться на путешествие в Антарктику, может быть, и требуется большое мужество, но тем, кто уже там находится, нечем особенно гордиться. Провести год в доме на мысе Эванс, занимаясь исследованиями, — не больший подвиг, чем прожить месяц в Давосе, лечась от туберкулёза лёгких, или провести зиму в Англии в гостинице «Баркли»{85}. Это просто самое удобное, что только может быть в данных условиях, оптимальный вариант.
В нашем случае оптимальный вариант был совсем не плох — по сравнению с аналогичными приютами в Арктике наш великолепный дом выигрывал не меньше, чем «Ритц»{86} при сопоставлении с другими гостиницами. Как бы мрачно, холодно, ветрено ни было снаружи, у нас в доме неизменно царили уют, тепло и хорошее настроение.
И была масса текущих неотложных дел, а впереди нас ждали по крайней мере два похода первостепенной важности.
Я знаю, что Скотт был настроен весьма мрачно, когда уселся за маленький столик на зимовке и принялся составлять длиннейшие списки грузов и средних норм потребления для южного похода. «Конец полюсу», — сказал он мне{87}, втаскивая нас на Барьер с расколовшегося морского льда: из восьми пони, с которыми мы начали поход по устройству складов, шестеро погибли; пони плохо переносили походы в глубь Барьера — они с каждым днём теряли силы и вес; собаки возвращались из кратковременных вылазок настолько измождёнными, что, казалось, они на грани гибели — все эти безрадостные факты не помогали планировать путешествие в 1800 миль.
С другой стороны, у нас оставалось десять пони, хотя двое-трое из них были в плачевном состоянии; мы понимали, что можно и нужно получше кормить и пони, и собак. Что касается собак, то исправить положение было просто: им выдавали слишком маленькие порции. С лошадьми дело обстояло сложнее. В привезённом корме преобладали тюки прессованного фуража. Теоретически он представлял собой корм превосходного качества, приготовленный из зелёной, пшеничной соломы. Уж не знаю, была ли то на самом деле пшеница, но её питательные свойства не вызывали никаких сомнений. Пока мы кормили ею лошадей, они чахли прямо на глазах, так что в конце концов от них оставались кости да кожа. Бедные животные! На них жаль было смотреть.