Самое время для новой жизни
Шрифт:
Первое, что я понял, когда чувства постепенно стали возвращаться ко мне из полубессознательного тумана, – безразличные к аварии Counting Crows все еще поют. Но музыка распалась. Где-то слева методично бренчала акустическая гитара, звук рояля плыл над головой, барабаны били справа, а бесплотный плаксивый голос Адама Дьюрица шел откуда-то сзади. Басы, кажется, раздавались из моего нутра. Слышимая с такой чрезвычайной отчетливостью музыка превратилась в бессвязные звуки, не имевшие никакого смысла. От столкновения с подушкой безопасности лицо мое онемело, но я уже ощущал на щеках
Постепенно, будто кто-то поворачивал тумблер громкости, стук капель по крыше автомобиля становился все громче, выводя меня обратно в реальность. Я нащупал дверцу, распахнул ее, ощутил брызги дождя на лице. Сначала не смог подняться с сиденья и пережил несколько по-настоящему жутких мгновений, но потом понял, что перетянут ремнем безопасности, снял его и вылез. Обогнул автомобиль на ватных ногах, изучил смятую решетку радиатора и искореженную зеленую железку – некогда капот BMW. В полуметре искалеченной грудой, в которой различались только ноги, лежал олень. Приближаясь к оленю, я пробормотал бессмысленное:
– Где ты, Джек?
Ботинки вязли в грязи. Шея оленя была свернута, уши все еще стояли торчком, морда в крапинку уставилась в небо. Удивительно, крови вытекло совсем немного, но исковерканное тело зверя, как и распавшаяся музыка, лишилось всякого смысла. Пока я стоял над мертвым животным, несколько капель крови выступило на его длинной шее. Их тут же смыло потоком дождя. Еще несколько капель появилось, исчезло, и тут я понял: кровь моя, не оленя. Поднес руку к носу, отнял. Ладонь была в крови. Внезапно тело оленя задрожало, я подумал с ужасом, что он еще жив, но, как и с кровью, впечатление обмануло меня. Дрожал не олень, а я. Ноги подкосились, я тяжело осел в лужу. И ощутил огромную, глубинную печаль, казалось, копившуюся внутри годами, словно воздух, который постоянно вдыхаешь, но никогда не выдыхаешь. А дождь все поливал меня, холодные иглы впивались в каждый сантиметр плоти, и я чувствовал, что растворяюсь.
Не помню, кто приехал первым – скорая или Линдси с Чаком. Не дозвонившись до меня по сотовому в салоне BMW, они забили тревогу. Позже Чак рассказал, что, когда меня нашли, я плакал как ребенок.
Глава 28
Я очнулся в больничной палате, блаженно бесчувственный от морфина, и подумал о Саре. Опустил глаза, посмотрел на свое тело, укрытое до пояса тонким белым одеялом, как на что-то неживое, как на продолжение кровати. Оно не имело ко мне никакого отношения. Сара не знает, что я в больнице. Это показалось неправильным. Я плыл над кроватью, не чувствуя под собой простыни, мягкой упругости матраса. И снова думал: “Где же ты, Джек?” На столике стоял свежий букет цветов. Стрелиции, гвоздики, тюльпаны, гипсофилы. Всплеск цвета в стерильной, безликой палате. Я плыл над букетом, наблюдал, как расправляются лепестки, наблюдал за цветением в ускоренной прокрутке. Сара не знает, что я в больнице. Сара была моей женой. Больше нет. Но все равно это неправильно.
Я потянулся к столику, взял телефон. После нескольких неудачных попыток набрал номер Сары. Она подняла трубку, и я сказал:
– Привет. Это Бен.
– Бен?
– Ага.
Пауза.
– Что
– Попал в аварию.
– Господи! Что произошло? Ты в порядке?
– Наверное. Просто подумал, ты должна знать.
– Где ты? – спросила Сара настойчиво. – Хочешь, я приеду?
– Не знаю. В какой-то больнице.
– В какой, Бен? Ты где находишься?
– Не знаю. В горах.
– В горах? Что ты такое говоришь?
– Я убил оленя, – накатило воспоминание, и волна глубокой печали затопила меня. Веки отяжелели. – Мне пора.
– Подожди минуту, Бен. Врач рядом? С тобой вообще кто-нибудь есть?
– Нет. – Я вдруг почувствовал страшную усталость. До меня постепенно доходило, что не нужно было звонить Саре. – Я пойду.
– Не клади трубку! – закричала Сара. – Скажи, где ты!
– Я не должен был тебе звонить. Мне пора.
Я повесил трубку, закрыл глаза. Отключаясь, подумал: “Это твой мозг под воздействием наркотиков”.
Чуть позже я проснулся и в кресле у постели обнаружил Линдси.
– Привет, Бенни, – сказала она мягко и легко провела ладонью по моему лбу. – С тобой все хорошо. Ты попал в аварию, но с тобой все хорошо.
Заметно было, что Линдси недавно плакала.
– Сколько времени? – Я говорил и чувствовал твердость своих щек, будто отлитых из особенно густого цемента.
– Около пяти. Ты проспал несколько часов.
– Я убил оленя. – На глаза снова навернулись слезы.
– Знаю, милый. – Линдси наклонилась, не вставая, и нежно прижалась лбом к моему лбу, погладила мои виски. – Знаю.
Она терлась щекой о мою щеку, а я плакал в ее нежную шею. Я не мог вспомнить, когда в последний раз плакал, и было чудно, словно старая детская футболка, которая не должна бы уже на тебя налезать, почему-то налезла. Линдси обнимала меня, тихонько покачиваясь взад-вперед, пока я не успокоился, что произошло довольно скоро, поскольку плакать с помятыми ребрами, оказывается, ужас как больно. Линдси подала мне салфетку высморкаться, я прижал ее к носу, завопил от боли и только тогда понял, как сильно распухло лицо.
– С лицом совсем беда? – спросил я.
– Определенно беда.
Линдси слегка улыбнулась. Порылась в сумочке, нашла зеркальце. Я поднес его к лицу, изучил лиловые синяки под обоими глазами. Бурого цвета нос увеличился раза в два против обычного размера. Я походил на маппета.
– Боже ты мой, – пробормотал я.
– Да, досталось тебе от подушки безопасности, – сказала Линдси сочувственно, поднимаясь размять ноги.
Интересно, как долго она здесь просидела. Поправляя букет, Линдси продолжила:
– Чак с Элисон спустились вниз раздобыть кофе. Сейчас вернутся. Видел бы ты Чака. В скорой раздавал инструкции направо и налево. Он ехал с тобой в больницу, ты это помнишь? Я не помнил.
– В приемном отделении распоряжался, словно он тут главный, объяснял всем, что делать.
– Фас, Чак! – прокомментировал я тихо, чувствуя, что как будто опять засыпаю.
– Ни дать ни взять герой “Скорой помощи”, – говорила Линдси. – Лидокаин внутривенно, снимок грудной клетки, рентген ЖКТ, пятьдесят миллилитров того, пятьдесят сего, – она хихикнула. – Здешние врачи готовы были его убить. Выдворили его из приемного отделения, но Чаку удалось-таки выбить тебе отдельную палату.