Самоидентификация
Шрифт:
– То есть?
– Для клонов-брюнеток еще один.
– Точно, - смеется.
– Про Димку слышал что-нибудь?
– Пока нет. Мобильник у него выключен. Через инет на связь не выходит, - чешет голову; только сейчас замечаю у него свежее мелирование жемчужным блондом. – Мне кажется, должны отмазать. Делов-то.
– Он человека убил, - констатирую.
– Бывает. Не специально же. И не убил, а сбил, - отвечает. – Ну, правда, не на дороге, но это несчастный случай. Вон, Минсар Абдаллиев, сын того самого «Абдалы», помнишь?
– Ну, да.
–
– Это да. Но он никого не убил.
– Он бабок немало упер этими машинами. Ну, или Карим Гуляев – который в 17 без прав устроил замес.
– Сын «газпромовца»?
– Он самый. Тот вообще был не прав, чисто по-человечески. Той осенью на «шестисотом» снес «тойоту», «мерина», «турег», «кьюшку» и еще какой-то мусор. Ну, праздник у них с пацанами был. Он никакущий. Но у него и прав не было. Чем тогда все кончилось? – жестом предлагает ответить.
– Не помню. Вроде, отмазали его.
– Вот именно, - тычет пальцем вверх. – Пацан расхерачил пол-«мичуринки», но за управление без прав только бабки положены. Машина вообще на контору – тоже откупились. И все. Там копейками обошлось. Говорю, не парься. Вечером он должен быть в клубе.
– А я?
– Очень смешно, блин, - хмурится. – Слушай, боюсь спутать…
– Ну?
– Да ладно. Забей. Ты уже знаешь, кого будешь иметь этой ночью?
Смотрю на него с укоризной.
– Ну, что? вот на той попке очень симпатичные шортики. Я бы ее снял, на твоем месте.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, что мы когда-то умрем, и все потеряет смысл?
– Мужик, тебе двадцать с хвостиком лет, господи! Какая смерть? Мы только начинаем жить.
– Наверное. И что? Все равно…
– Так что насчет съема? Вон та, в жилетике тоже ниче, - нагло тычет пальцем в девушку на другой стороне галереи.
Вздыхаю. Отворачиваюсь. На него не следует обижаться. Во мне сейчас все не так, как должно быть. Мне все также ее не хватает.
Мика словно бы осеняет.
– Блин, так ты же ведь с этой, Катей своей где-то год, да?
– Ага.
Напомнил, молодец. Я как раз стал забывать. Внутри стало горячо.
– И тоже познакомились где-то в районе после твоей днюхи?
– Ну, да.
– Да-а, - вздыхает. – Тогда понимаю, че ты такой загруженный. Извини, мужик. Не знал, что все так запущено. Слушай, - резко останавливается и поворачивается ко мне лицом, - да хрен с ними, со шмотками, с клубами, со шмарами. Пошли сегодня в «Манеж», там типа какая-то премия в области современного искусства – писатели, художники, видео, всякая шобла-ебла. Приобщимся к духовному, посмотрим на вещи, на людей, отвлечемся. Пообщаемся с интересными людьми.
– Есть проходка?
– Дурак, что ли?
– Ладно, - смеюсь. – Уговорил.
Мне не то, чтобы интересна премия. Просто это лучше, чем до вечера гнить дома.
Все равно, я знаю, чем все закончится.
Час спустя, перекусив
Едем на машине Мика. Он молча смотрит на дорогу. Я – в окно. На тротуары, на которых полно народа. На странно, вяло бредущих куда-то людей. На печальные, полные спертого воздуха автобусы.
– Ты че, мужик? – обеспокоенно спрашивает Мик.
Я что-то пробормотал, но мне казалось, что это было про себя.
– А что я сказал?
– Тебе лучше не знать, - усмехается.
Киваю. Молчу.
Платный паркинг около «Манежа». Мик оплачивает место на пять часов кредиткой.
– Это край. Пиздец, - бормочет.
– Что?
– Место в глубине парковки. Самое дальнее от входа.
– Это на самое страшное, что бывает в жизни.
– Ну, да, - качает головой. – Но это… пиздец, все-таки.
Мы в «Манеже». Авангардные инсталляции с одного края, выставка картин с другого, какие-то парни за столами с книгами с третьего и, собственно, подготовка к выдаче каких-то премий с четвертого. После нескольких минут объяснений, нас с Миком нашли в списке приглашенных. К удивлению, полагаю, тех, кто список составлял. Море «шампуня», какие-то невнятные, с дредами и «туннелями» в ушах телки и авангардные деятели искусства.
После двадцати минут разговора с каким-то модным писателем, у меня начали сворачиваться синапсы, я согласился с предложенной им концепцией мировосприятия и снова пошел за алкогольной газировкой. Мик в зале, где крутят видео.
Все ищут новые пути создания мира в мире. Это круто. Но мне не круто, потому что я не могу уживаться в одном мире со своими желаниями. Мне легче спокойно отойти в сторону и не спорить, чем доказывать свою правоту. Я смотрю на картину из разноцветных мазков, с черным ядром и ярко-светлыми круглыми пятнами вокруг. Подпись гласит «Социальная Фрустрация, Грег Суноев». Догадываюсь, это псевдоним.
– Как Вам это? – паренек в очках, с длинными патлами, остро пахнущий «Fahrengheit 451», внезапно возникает за моей спиной; отпивает из стакана виски. – Картина, I mean.
– Неплохо, - пожимаю плечами. – Конструктивно, кажется.
– Ее следует понимать буквально, - вздыхает. – Честно говоря, это самое важное, что я рисовал когда-либо.
– Да?
– Абсолютно, - допивает залпом все, что было в стакане. – Понимаете, это то, как я вижу социальную разрозненность и бесцельность культуры потребления.
– А в чем, по-вашему, цель? – интересуюсь.
– Не знаю, - качает головой. – Мы пока не можем оттолкнуться от бесцельности, куда нам до великих целей. Видите, – показывает пальцем на черное ядро, - это центр потребительского ада, ядро тьмы, беспроглядной пустоты, бездуховности. А вокруг него – души и их интересы. Но они не внутри ядра и не слишком далеко от него – им не ясно, что делать. Они мечутся в своих интересах – естественных, социальных – любых. И они не получают удовлетворения ни от тьмы, ни от пестроты, ни от собственного света. Они разрозненны. Потеряны.