Самокрутка
Шрифт:
— Вся запряжка! — выговорил сержант. — Далеко ли я в ней уеду? Что-то будет?..
Он примерил всё и, будучи одного роста с "рябчиком», нашёл всё в исправности.
ХXVIII
Около полуночи, на дворе палат князя и во всём доме было мёртво-тихо и темно во всех окнах. Князь ужинал в гостях, но вернулся довольно рано домой, долго и весело болтал с Феофаном, лёжа в постели, и называл его тетеревом, кукушкой, слепым филином...
Феофан вышел из опочивальни даже несколько обиженный, так как князь выразил своё убеждение, что он
Через полчаса князь уже крепко спал на своей половине, а Феофан у себя в горнице ворочался с боку на бок на постели и обидчиво ворчал что-то про себя, пока жена его не прикрикнула на него:
— Полно тебе хрюкать-то! Либо спи, либо на двор ступай ямы рыть рылом.
В полночь все уже давно спали: и господа и люди, утомившись от длинного и праздного дня.
Только на половине княжны светился в окнах огонь, но едва видимо, как свет от мерцающей лампады. Княжна не спала... и не собиралась спать. Одетая в одно из лучших своих платьев, которое она переменила только ночью, когда все в доме ложились спать — Анюта вновь причесалась, пригладилась и осмотрелась внимательно в зеркало, будто собираясь в гости или ожидая их к себе.
Действительно, гость, и дорогой, ожидался здесь, в её горнице, вдобавок тайком от всех, а главное от отца.
Анюта в себя ещё не могла прийти, как всё странно путалось и менялось вокруг неё; у неё были те же мысли, что и у сержанта. Можно ли было предположить когда либо, что ей придётся обманывать любимого отца. А Борис, живший у них в доме когда-то как родной сын и брат,будет ночью пробираться переодетый по этому же дому? Сколько раз, поздно вечером, до ужина, и раза три было — и после ужина, Борис засиживался с ней в её горницах. И всем это было известно. И в качестве близкого родственника Борщёв мог это делать не удивляя никого. А теперь?! Анюта за два дня много передумала. Много наболелось её сердце. Была минута, что она хотела бежать из дома отца в один монастырь, где была настоятельницей добрая и любившая её старушка, тоже родовитая княжна, тоже настрадавшаяся когда-то в миру и поступившая в монахини оплакивать убитого на войне жениха.
Но монастырь и келья не долго были на уме крымской татарки по матери. Южная кровь заговорила, и всё более, всё сильнее бушевала в Анюте.
— Не только я не пойду в монастырь, не только я не пойду замуж за старого хохла, — решила Анюта, — я выйду замуж за Бориса.
Солёнушка, тоже татарка, а не русская дворовая холопка явилась, конечно, на помощь к своему дитятке и с ней не только не пришлось княжне спорить, но она подбивала Анюту.
— Вестимо надо за Бориса Ильича выходить! — сказала старая татарка. — Нельзя, если, по простоте, как в людях, — надо иначе, воровским образом. Князь из ума выжил, либо захворал головой. Отходится — образумится и сам будет рад, что дочь не послушалась его, а по своему обернулась.
И мамка прежде всего решила, что княжне надо видеться с своим суженым, чтобы всё толково обсудить и решить.
И вот теперь княжна молча сидела в углу своей маленькой гостиной, и, при малейшем шорохе, нервно вздрагивала и озиралась кругом горящими как уголья глазами. Но это был не страх и не смущенье.
Сначала ей не хотелось принять Бориса ночью у себя, ради какого-то особого чувства уваженья к отцу и нежелания обманывать его; но коль скоро Анюта поневоле решилась на это, то смущенью уже не было места в её сердце. Страха не было и подавно... Солёнушка и Ахмет, не даром "воры-татарва", как их звали дворовые, — так теперь всё устроили и подладили, что если бы кто из горничных и увидел впросонках фигуру переодетого Борщёва,
Княжна советовала было своей Солёнушке никого не класть у дверей на эту ночь, но мамка не согласилась. Отменить заведённый за двадцать лет порядок, значило прямо подать повод всей праздной дворне думать и соображать, что за притча приключилась и почему у дверей княжны отменено дежурство. Зато Солёнушка села около спавшей на полу дуры и, в ожидании ночного гостя, решила, что если горничная от шороха или шагов или скрыпа дверей проснётся, то она накинет на неё простыню, а то и сама ляжет на здоровенную Авдотью.
— А там, завтра, — решила мамка, — думай себе, что домовой душил. Только все на смех подымут и на целый год хохоту хватит.
Уже около полутора часу сидели княжна и мамка, каждая в своём углу: одна — в девичьей пред раскрытой на заднюю лестницу дверью, по которой прямо со двора должен был явиться ожидаемый гость; другая — в углу своей комнаты. И обе прислушивались.
Солёнушка глядела то на лестницу, то в лицо спавшей на полу Авдотьи, и думала свою думу. Княжна изредка взглядывала на свою дверь, за которой почти вплотную спала горничная и сидела мамка.
Лёгкое смущенье было в Анюте, но какое-то особенное. Смущенье влюблённого сердца. Не боязнь ответа за свой поступок — она была готова и не на такое дело. Это было только началом дерзкого и уже решённого плана! Её смущала обстановка, при которой она увидит своего Бориса. Чувство стыда девичьего сказывалось поневоле.
— Он не раз бывал здесь! — уверяла она себя, будто стараясь успокоить совесть. — Да! но не так, — тотчас же ответила она самой себе. — Все знали и видели, что он у меня. А теперь он как вор крадётся. Приди кто, пропроснись... И надо его прятать...
Наконец, около полуночи, послышался шорох за дверью. Княжна вздрогнула и вспыхнула и уже не в первый раз!.. Но на этот раз румянец не пропал с её красивого лица и зарделся ещё ярче, а сердце застучало молотом.
Дверь её тихонько шевельнулась, приотворяясь... отворилась и быстро снова затворилась, уже скрываемая стоящей на пороге высокой мужской фигурой, которая, появясь в горнице, оглядывалась на стены и предметы, едва освещённые ночником. Это был Борис.
Княжна поднялась с своего места в углу и молча, тихо сделала несколько шагов навстречу к нему. Но вдруг волнение целого дня ожиданий, целого вечера опасений взяло верх над силами страстной и огневой натуры. Лёгкий туман застлал всё в глазах Анюты. Она порывисто подняла руки, как бы стараясь ухватиться за что-нибудь, и тихо вскрикнула.
Борис бросился к ней, и Анюта в полуобмороке упала к нему на руки.
Редко, почти никогда, не бывало с княжной ничего подобного за исключеньем дня отъезда Борщёва в Петербург год назад, когда разлука между ними была неожиданно потребована отцом и разрыв произошёл бурно.
Но Анюта тотчас же отправилась, усадила сама Бориса на диван, села около него и улыбнулась, оглядывая его фигуру в красной рубахе и кафтане.
— Так пожалуй ещё лучше и краше, чем в мундире, — прошептала она. — Ну, слушай, Боря... Ты знаешь, что отец надумал?..