Самовар с шампанским
Шрифт:
– Похоже на филькину грамоту, – не выдержала я, – да еще отправленную в электронном виде.
Берг поставила передо мной чашечку эспрессо.
– Согласна с вами, думаю, Людмила сама составила документ. Но я видела, как Нина отреагировала на фото, и у меня зародилась безумная мысль: вдруг встреча с Бритвиной оживит разум Нины Михайловны? В научной литературе описан случай, когда к женщине, страдающей деменцией, приехал ее сын, которого она считала погибшим на фронте. Мать узнала его, упала в обморок и очнулась разумным человеком. Правда, некоторые врачи уверены, что у больной не было слабоумия,
Я поняла, что Берг сейчас прочитает мне лекцию по медицине, и решила сменить тему:
– Вы хотели применить шоковую терапию?
– Да, – призналась Ксения Романовна, – предложила племяннице посетить тетю. Но ничего не получилось.
– Нина не узнала Людмилу? – предположила я.
– Нет, Бритвина не смогла приехать, – пояснила врач. – Она жила не в Москве – в Нью-Йорке, это не ближний свет.
– Нью-Йорк? – повторила я. – Интересно…
– Мы стали регулярно переписываться, – продолжала доктор, – я посылала Людмиле снимки тети и сообщала о ее здоровье. С головой у Калиновой начали твориться странные вещи. Один раз захожу к ней, здороваюсь и слышу в ответ:
– Меня зовут Лина. Не Нина, а Лина!
С одной стороны, это хороший знак – Калинова разумно отреагировала на мое приветствие. С другой – она, похоже, перестала понимать, кем является. Дальше – больше. Больная принялась твердить, что у нее другая фамилия. Какая, выговорить не могла, бубнила:
– Мака, вака, бака…
И, что уж совсем странно, это закрепилось. Если к пансионерке персонал обращался «Нина», она начинала плакать. В конце концов я велела всем сотрудникам называть Калинову Линой, и она сразу успокоилась. Про Бритвину Нина помнила. Всякий раз, когда я передавала ей привет от племянницы, она радовалась, словно малый ребенок, получивший нежданно-негаданно шоколадку, хлопала в ладоши и говорила:
– Лу, Лу, Лу.
Неделю назад Нину разбил инсульт. Я сразу поняла: дело плохо – и отправила Бритвиной эсэмэс. Она просила ей никогда не звонить и не присылать сообщений, номер московский, очень дорого по нему с Нью-Йорком разговаривать, мы обменивались письмами. Но тут она позвонила, закричала:
– Что с ней?
Я ответила:
– Увы, думаю, приближается конец.
Людмила заплакала, потом спросила:
– Сколько ей осталось?
Пришлось сказать правду:
– Не знаю, вероятно, несколько дней.
Бритвина так зарыдала, что у меня остановилось сердце. Связь пропала, но через минут пятнадцать Людмила снова позвонила и залепетала:
– Я попробую прилететь. Не знаю, что получится. Я ужасный аэрофоб. Не могу войти в самолет. Я умру в дороге!
Людмила говорила и говорила о своем страхе, с ней случилась настоящая истерика, она рыдала, твердила о патологической боязни самолета, начала задыхаться. Я поняла – у собеседницы развивается паническая атака и попыталась ее купировать. По телефону успокоить человека трудно, но Бритвина пошла мне навстречу: мы подышали, поприседали, симпатическая и парасимпатическая нервные системы переключились, Людмила немного пришла в себя, и я посоветовала ей:
– Вам не стоит покупать билет, вы ничем Нине Михайловне не поможете, а себе можете
Бритвина перебила:
– Вы не понимаете! Я должна быть рядом с ней и держать ее за руку. Это все из-за меня случилось! Только я во всем виновата. Одна я!
Она сказала это таким тоном, что у меня сердце похолодело, простите за немедицинское сравнение. Но я все равно попыталась Люду отговорить:
– Лететь нужно много часов, не глупите.
– Всего три десять, – уточнила Людмила. – Я нахожусь в Париже. Можете меня встретить? Я давно не была в Москве, запутаюсь, приеду не туда! Умоляю! Я оплачу машину, ваши услуги, возмещу все расходы. Мне надо пересесть сразу из лайнера в машину, чтоб никто меня не видел.
Берг замолчала.
– И вы согласились, – договорила я за нее.
– Верно, – призналась Ксения. – Бритвина прислала номер рейса, я собралась за ней ехать, села в свою малолитражку и поняла, что она сломалась. Ну и что мне было делать? Пошла на рецепшен, взяла ключи от одной из наших «Скорых», поехала на ней. Я хорошо вожу, иногда езжу на мини-вэне, если это требуется, имею права нужной категории. Не очень-то хорошо поступила, остановившись на парковке для спецтранспорта, но ведь я приехала не по своим делам. Пассажиры все ушли, Людмила не показывалась, она не могла пройти мимо меня. Мы договорились, что я надену нашу врачебную форму: голубой костюм, ветровку с логотипом, на шею – стетоскоп. И я стояла непосредственно у заграждения, в телефоне фотография Бритвиной, у нее был мой снимок. Но встреча не состоялась. Я решила, что Людмила осталась в Париже, не смогла заставить себя полететь.
– Она же вам звонила из лайнера, – напомнила я.
– Да, – согласилась Берг, – но самолет тогда еще не взлетел. По голосу Бритвиной было понятно, что она в панике. Аэрофоб может в последний миг убежать из салона. Поймите, это не каприз, не истерика, а серьезная болезнь.
– Когда умерла Нина? – поинтересовалась я.
– Она скончалась сегодня в шесть утра, – сообщила врач.
Глава 17
На ступеньках, ведущих в наш дом, сидел здоровенный черный кот.
– Эй, ты откуда? – удивилась я.
Котяра не пошевелился. Я наклонилась, чтобы погладить его, и лишь тогда поняла: киса не настоящая, это так называемая останова, туго набитая подушка, которой подпирают открытую дверь комнаты, чтобы ее не захлопнул сквозняк. У нас в Ложкине есть подобные собачки. Забавные предметы интерьера производит немецкая фирма. Она ухитряется придать изделиям настолько натуральный вид, что многие люди трогают животное и удивляются, обнаружив, что это муляж. Кто-то из обитателей Ложкина купил кота и забыл его у порога. Подозреваю, что это Глория – она увлеченно обставляет подаренную ей Феликсом квартиру. Впрочем, Зоя Игнатьевна занята тем же, но она никогда не приобретет ничего, как говорит Зайка, мимишного.