Самшитовый лес
Шрифт:
Фролову это было неприятно, и он как-то сразу скис. Но Сапожников, который всю жизнь ехал куда-то и никак не мог доехать, обижаться ему не велел и заявил, что лично его вполне устраивает, если все будут знать, что он занимается фердипюксом, лишь бы езду в незнаемое не путали с ездой по адресу. И что обществу нужны и ремесленники, и фердипюксы, и если Фролова оскорбляет когда-то великое, а ныне затрепанное и уничижительное слово "ремесленник", то есть человек, знающий свое дело до тонкости и умеющий сделать нужную
вещь,
– Так против чего же ты все-таки выступаешь, Сапожников?
– спросил Глеб и стал ждать ответа.
– Я не против. Я - за, - сказал Сапожников.
– Я за ремесло и за фердипюкс.
– Ремесло - это стандарт. Стандарт противен, - сказал Глеб.
– И мы со стандартом боремся.
– Это ужасно, - сказал Сапожников.
– Ужасно, если вы победите. Но я думаю все же, что вы не победите. Стандарт - это великое достижение в технологии. Я хочу позвонить по телефону, чтобы мне на дом привезли телевизор "Электрон", а я бы его только включил и смотрел бокс, где Кассиус Клей делает что хочет с Фрезером, потому что Кассиус Клей фердипюкс, а Фрезер выполняет программу и каждый раз ошибается. А не хватать за локоть молодого продавца и жарким шепотом просить его подобрать за дополнительную плату телевизор "Электрон", но не жирный, а попостней и с мозговой косточкой.
– А если токарю надоест крутить гайку по чертежу?
– спросил Глеб, ища союзника в Генке.
– Тогда как? То есть ему надоест работать руками и он захочет работать головой? Тогда как?
– Во-первых, нет такого ремесленника, который бы не работал головой. Ты просто не пробовал, Глеб. Не путай стандарт и однообразие. А если ему надоест однообразие, он должен придумать, как сделать две гайки вместо одной, или придумать автомат для нарезки гаек, или придумать элемент, заменяющий гайку вообще. То есть перейти в фердипюксы.
– Я не хочу переходить в фердипюксы, - сказал Фролов.
– Я хочу резать свою гайку. Я люблю однообразие. Оно успокаивает.
– Тогда о чем спор?
– спросил Сапожников.
– Я же знал, Гена, что ты не захочешь перейти в фердипюксы. Во ты, как и Глеб, почему-то считаешь, что в науке и в искусстве...
– Ничего я не считаю...
– вызывающе сказал Фролов.
– Почему ты объединяешь меня с Глебом? Я говорил о совести.
Так. Слово было сказано. Хотя и не Сапожниковым, но было сказано объединяешь.
Глеб поднялся, подошел к Сапожникову и стал смотреть ему и глаза.
– Ты сумасшедший, Сапожников, - сказал Глеб.
– Это я уже слышал, - сказал Сапожников.
–
– Почему ты людей обижаешь?
– Ничего ты не понял, Глеб, - сказал Фролов.
– Мы об него сами обижаемся, как о булыжник... Все важно - и ремесло, и фердипюкс. Не надо только перепутывать. А то одна показуха получается. Сапожников - фердипюкс, это ясно. Верно я говорю, Сапожников?
– Не подсказывай мне ответ, Гена, - сказал Сапожников.
Потом он засмеялся, сделал танцевальное па в центре комнаты, закрыл глаза и повалился на пол.
– Неожиданности хороши в меру, - сказал Глеб.
– Фролов кинулся поднимать, но Глеб остановил его.
– Нельзя...
– сказал Глеб.
– Скорую помощь... Быстро... Инфаркт, наверно.
Палец Вартанова не попадал в единицу на диске и все промахивался мимо.
– Допрыгался, фердипюкс...
– сказал Филидоров, который во время дебатов не произнес ни одного слова и настолько затих в своем углу, что о нем постепенно забыли, хотя вначале явно старались показаться и понравиться ему.
– Эх, вы!
– наконец крикнула Нюра.
– Ему же людей жалко!
Понятно вам?
– И снова крикнула: - Сапожников!
Глава 28. БАГУЛЬНИК
Как на самом деле было, никто не знает, но рассказывают вот что: шел по улице человек, шел и шел, а потом вдруг упал. Подбежали к нему, смотрят, а он не тот. Какой он прежде был, никто, конечно, не знал. Шел себе по улице и шел, а когда упал, смотрят, он совсем не тот. Ну конечно, тут шуры-муры, туда-сюда, то-се, подбежал второй, поднял человека, пустил его по улице идет. Как колесо покатился. Опять стал тот самый. Никакого интереса.
Вика сказала Сапожникову:
– Ну что ты мне всякую чушь рассказываешь... Ну, а кто он, тот человек?
– Кто?
– Который упал?
– А-а.
– Нет, правда, кто?
– Это был я.
– А второй, который его поднял?
– Это был тоже я, - сказал Сапожников.
– Однажды раненый упал на льду и разбил лицо. Это был тоже я, а однажды я замахал крыльями, взлетел на забор и закукарекал. Это был тоже я.
– Ты очень чувствительный.
– Нет, - не согласился Сапожников.
– Я задумчивый.
– Ничего, все еще наладится, - сказала Вика - Ты еще выпутаешься.
На подоконнике стояла хрустальная ваза колокольчиком. Вика воткнула в нее какие-то прутья и налила воды. Два дня они стояли веником, а на третий брызнули розовыми цветами.
Сапожников только хотел было сказать ей, что вот, мол, сухие прутья, если их поставить в вазу да налить воды - и другое в этом роде, - только рот раскрыл, а она тут же все сообразила.
– Ты мыслишь образами, - сказала Вика, - не инженер, а прямо какой-то Белинский.