Самсон. О жизни, о себе, о воле

Самсон

– На первый раз прощаю. И только потому, что ты в натуре меня не признал. Но на будущее – смотри! За базаром следи! – Я помахал перед его носом кулаком.

– Ну что там с чифирем, Паленый? – напомнил ему смотрящий.

– Ща все замутим в пять секунд! – радостно пообещал баклан, радуясь, что его на этот раз реально пронесло.

Через секунду по камере разнесся запах горелой газеты и целлофана. На дальняке двое арестантов под командованием Паленого мутили чифирь.

Вообще-то чифирь занимает в жизни арестантов особое место, и даже, наверное, самое главное. Он придает духу бодрость и заставляет людей, попавших за решетку, почувствовать себя «живыми». Да и сам ритуал как-то сближает людей в неволе.

Для начала готовятся «дрова». Ими служат обрывки газет, обернутых в целлофановые пакеты. Их сворачивают в специальные трубки, которые со стороны напоминают ровные поленца, отсюда и пошло название.

Это делается для того, чтобы огонь имел целенаправленное действие, а целлофан не дает сгорать газете за считаные секунды. Следом берется алюминиевая кружка, в которую насыпается пятьдесят граммов чая и заливается вода. Потом двое арестантов – чаще всего это бывают одни и те же – начинают мутить чифирь. Один берет железную ложку и, всунув ее в ручку кружки, поднимает эту конструкцию на определенную высоту. Второй зажигает одну из дровниц и, поставив ее вертикально, направляет огонь точно под дно кружки. Тут самое главное – не упустить момент, когда, закипая, чай даст шапку. Как только это случилось, чифирю дают настояться минуты две. Все это время двое арестантов держат наготове в руках полотенца и начинают отгонять дым от дверей, чтобы дым не могли учуять пупкари. Еще один арестант припадает ухом к двери и слушает, где в это время находится постовой. В камере наступает гробовая тишина до тех пор, пока чифирь не будет готов. На все это уходит не больше пяти-семи минут. После того как все готово, чифирь процеживается в другую кружку, и арестанты садятся в кружок. Кружка начинает гулять по кругу. Каждый арестант делает по два глотка живительной влаги и передает кружку другому. В такие моменты они ощущают себя частицей пусть даже и тюремного, но все же общества. Если в камере находится много человек, то чифирь готовится два, а то три раза подряд, чтобы хватило всем сидельцам.

К тому же чифирь имеет свойство уменьшать человеческий желудок. Ведь не секрет, что каждый человек, попавший в неволю, первое время ощущает сильное чувство голода. Находясь на свободе, люди могут себе позволить есть, когда захочется и что вздумается, а здесь, в тюрьме, при трехразовом малокалорийном питании организму нужно какое-то время для того, чтобы перестроиться. Вот тогда на помощь и приходит чифирь. Раньше, когда в карцерах кормили через день, чифирь помогал арестантам продержаться свой срок на киче.

– Сейчас, Сергей Николаевич, чифирнем, а потом отобедаем чем Бог послал… – Смотрящий был явно рад встрече с известным авторитетом. С такими людьми всегда найдется, о чем поговорить, что обсудить и, может быть, даже чему-то научиться.

– Да ты не суетись, Матрос. Я думаю, за мной сейчас обязательно придут, я ведь еще с хозяином не разговаривал. А если меня не отправили к нему с этапки, то думаю, что его просто не было на месте. (Этапка – это место, куда сразу попадает заключенный под стражу, прибывший в следственный изолятор. Здесь его досконально обыскивают, потом сажают в стакан – маленькую камеру, в которой можно только стоять. Там он ожидает, пока дежурный помощник начальника СИЗО определит, в какую камеру поместить вновь прибывшего. – Прим. авт.) Ему сейчас доложат, и он обязательно захочет поговорить… Кстати, Матрос, хозяин-то не сменился? Так и есть Левашов?

– Нет. Левашов уже на пенсии. Сейчас хозяин Пантелеев, бывший начальник оперативной части, – пояснил Матрос.

– Понт, что ли? – Я искренне удивился словам Матроса, так как знал Пантелеева еще молодым опером. – Да, время летит… Ладно, разберемся. Кто сейчас смотрящий за тюрьмой? – спросил я, так как это нужно было выяснить в первую очередь.

Дело в том, что если в данный момент на тюрьме не было смотрящего вора в законе, то эти обязанности автоматически возлагались на меня.

– Вчера только уехал Гиви Сухумский, ушел на зону. Оставил вместо себя Нодара.

– Нодара? А кто это? Что-то не припомню такого бродягу…

Гиви Сухумского я знал хорошо, а вот погоняло нового смотрящего слышал впервые.

– Он не местный, из Армавира. Уже год здесь чалится. Показал себя с хорошей стороны; сначала за хатой смотрел, потом в своем корпусе карцеры разморозил. Дороги наладил. В общем, парень с понятием, – сделал свое заключение Матрос.

– Надо отписать ему, поставить в курс о моем приходе. И сделать это прямо сейчас, – распорядился я.

Матрос кивнул головой, и тут же передо мной появилась шахматная доска, листок и ручка. В двух словах объяснив ситуацию в своем послании, я свернул ее в тонкую полоску и отдал Матросу.

Один жест смотрящего – и перед нами уже стоял коневод. Молодой парнишка лет двадцати пяти, щуплого телосложения, был одет в спортивные штаны и майку. На его пальцах виднелись синие перстни. На безымянном пальце был наколот перстень с пересекающей

его наискось полоской, что означало – с малолетки на взросляк. Второй на среднем пальце был наполовину затушеван, а сверху красовалась маленькая корона. Этот перстень сообщал другим, что человек, носящий его, очень часто проводил свой срок в карцерах. Полжизни там, полжизни здесь, так расшифровывался этот перстень. На его худом плече красовалось изображение колоды карт, наполненный бокал, женщина с оголенной грудью и пачка долларов. Снизу можно было прочитать принцип этого молодого человека: вот что мы любим, вот что нас губит.

– Чиж, в сто пятую дорога налажена?

– Есть, – коротко ответил коневод.

– Вот, запакуй и отправь по дальняку, чтобы не спалиться.

– Сейчас сделаем, – парень взял бумажку и удалился.

Теперь моя малява смотрящему за тюрьмой должна была проделать немалый путь, прежде чем попасть по нужному адресу. Связь в тюрьме между арестантами поддерживалась многими способами, но самый верный и надежный был через дальняк. Все камеры между собой соединялись канализационными трубами, и именно через них и проводилось сообщение. По ним посылались малявы, по ним же грели карцера и одиночки. По ним переправлялись наркотики, деньги, продукты, сигареты, чай – в общем, все то, в чем в данный момент нуждалась та или иная хата. Груз тщательно запаковывался в полиэтилен и запаивался со всех сторон, чтобы не намочить содержимое. После этого он привязывался к так называемому коню. Конем здесь называли тонкую прочную веревку, сплетенную из распущенных носков. Брались специальные синтетические носки и распускались на нитки. Потом из них плелась тонкая, но прочная нить, после чего она пропускалась через дальняк в соседнюю камеру. При необходимости к ней привязывали какой-нибудь груз, делались специальные позывные – например, двумя ударами в стенку, – и груз отправлялся в свой путь из одной камеры в другую, пока не достигал адресата. На нем всегда писался номер хаты, куда и от кого он направлялся.

Пока Чиж готовил маляву к отправке, Паленый уже замутил чифирь и, протянув мне кружку с горячим напитком, скромно присел на краешек шконки. Прошло уже больше десяти лет, когда я последний раз пил чифирь, но все равно его вкус я не смог бы забыть никогда. Вкус тюрьмы и неволи…

Сделав два глотка, я протянул кружку Матросу, и тут мой взгляд снова наткнулся на его мизинец без фаланги. В моей голове пронеслись события, связанные с этим человеком.

… Тамбовская пересылка. Меня и еще несколько десятков заключенных везли в одну из кировских колоний особого режима. Как правило, «особняков» держали в изоляции от остальных арестантов. Но в тамбовской транзитной тюрьме, через которую за сутки проходило до полутора тысяч человек, то ли что-то напутали, то ли не успели рассадить всех по отдельным камерам, но только в тот момент меня и еще нескольких «особняков» посадили в камеру к «строгачам». Строгачи – это те, кто был осужден на строгий режим. Раньше наш советский гуманный суд выносил четко последовательные приговоры каждому, кто преступил закон, независимо от того, какое преступление он совершил. Если человек впервые попадал на скамью подсудимых и ему определялся срок пребывания в колонии, то его непременно отправляли на общий режим. Он подразумевал пребывание осужденного в более мягких условиях содержания. В колониях общего режима осужденные имели право в свободное от работы время заниматься своими делами, ходить друг к другу в гости, перемещаться по территории колонии без сопровождения. К тому же они могли писать и получать письма без ограничения. Опять же передача посылок у них происходила с интервалом в три месяца. Для примера: на строгом режиме этот интервал был в шесть месяцев, а на особом режиме – в двенадцать. Государство надеялось, что человек, однажды попав за решетку и находясь в подобных условиях, сможет осознать свою вину и выйти на свободу с чистой совестью.

Если же человек попадал на скамью подсудимых во второй раз, его ждал усиленный режим. Власть как будто бы давала арестанту второй шанс, хотя условия содержания там значительно отличались от первых. Но если и после этого гражданин не делал для себя соответствующих выводов и вновь преступал закон, то автоматически становился ненужным советскому обществу человеком и отправлялся на строгий режим, где с ним уже обходились как с потерянным для общества экземпляром. Его лишали практически всех мелких радостей и заставляли жить строго по установленным внутренним правилам. За несоблюдение режима следовало суровое наказание. Если же человек подряд совершал несколько преступлений по одной и той же статье, ему ставили клеймо ООР – особо опасный рецидивист – и отправляли на особый режим, где люди практически весь свой срок находились в закрытых бараках, не имея возможности общаться с внешним миром даже с помощью телевизора или газет.