Самсон. О жизни, о себе, о воле

Самсон

Следом последовал удар ногой в грудь, и с моих губ полетели капли воды вместе со сгустками крови.

– Хлебало захлопни, червь поганый! – заорал сержант, нанося мне удары по туловищу.

Его ботинки врезались мне в живот, и я уже чувствовал, что от нехватки дыхания вот-вот потеряю сознание, как вдруг со стороны коридора донеслось:

– Отставить, сержант!

На пороге камеры выросла фигура самого начальника КПЗ, а за его спиной маячил следователь Сомов.

– Это что еще за самоуправство?! Поднимите

его живо! – скомандовал начальник, сдвинув брови. – Уроды, мать вашу ети…

Сержанты поспешно схватили меня и придали телу вертикальное положение.

– Фамилия? – оглядев меня с ног до головы, спросил начальник.

– Кузнецов, – еле слышно ответил я, скрывая, насколько мог, боль во всем теле.

В тот момент мне очень не хотелось выглядеть физически разбитым человеком. Тем более показывать это следователю, который пытался поймать в моем взгляде хоть какой-то намек на слабость.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил начальник.

– О чем? – усмехнулся я, понимая, что он имеет в виду.

– А ты, можно подумать, не знаешь? – Тот покосился на следователя Сомова и тут же, хитро прищурившись, добавил: – По поводу вашего недавнего разговора с товарищем следователем.

«Какой дешевый спектакль они тут передо мной пытаются разыграть? Сначала изображают из себя справедливых начальников, а ведут все к одному… Нет, граждане легавые, ничего у вас не получится» – подумал я.

– Пошел ты, – процедил я и отвернулся.

Услышав это, начальник весь побагровел и открыл было рот для ответа, но у него ничего не получилось. Как рыба, барахтающаяся на берегу без воды, он открывал и закрывал рот, не произнося ни звука. Слова застряли в его горле. Резко повернувшись на каблуках, он вышел из камеры.

– Твое счастье, что за тобой уже автозак прибыл. Вот, распишись, – следователь протянул мне какие-то листки. – Вы, Кузнецов, обвиняетесь… – дальше шли несколько статей, по которым меня якобы обвиняли и за которые мне действительно могли впаять не меньше десяти лет. – Так как существует реальная возможность, что, находясь на свободе, вы будете оказывать давление на потерпевших, а также из опасений, что вы можете скрыться, принято решение до суда заключить вас под стражу и направить в следственный изолятор. Подпишите!

– В очко себе затолкай эти бумажки! Не буду я ничего подписывать! – напоследок ответил я и сплюнул себе под ноги. – Я с тобой еще встречусь, крыса. Пусть даже через десять лет.

– Если бы вы, гражданин Кузнецов, знали, сколько раз за годы работы я слышал подобные угрозы со стороны задержанных, то, наверное, не стали бы меня этим пугать. Вы ведь видите, что я до сих пор жив и здоров.

– А я тебя не пугаю. Я тебе говорю, как оно будет.

На этом наш разговор со следователем закончился, и мое пребывание в КПЗ завершилось, поскольку меня, заковав в наручники, повели к автозаку…

По

прибытии в тюрьму меня сразу изолировали ото всех остальных, посадив в «стакан». Я понял, что мое «исправление» будет продолжаться и здесь. После всех тюремных процедур меня наконец-то решили отправить в камеру. Где-то в душе я был рад побыстрее упасть на шконку и хоть немного отдохнуть. Но на самом деле все произошло совершенно иначе…

Ближе к вечеру меня забрали из «стакана». На попытки поинтересоваться, почему меня не конвоируют со всеми остальными, постовой только пожимал плечами:

– Ничего не знаю. Приказали, я исполняю.

Наконец, остановившись в одном из продолов, он передал меня другому постовому, который, в свою очередь, должен был отвести меня в камеру. Новым постовым оказался неприятный тип с одутловатым лицом, который, пренебрежительно посмотрев на меня, спросил:

– Блатной, что ли?

– Задержанный, – сквозь зубы ответил я и отвернулся.

– Ну-ну. Посмотрим, как ты завтра заговоришь, – криво усмехнувшись, сказал постовой и открыл дверь.

Еще не до конца понимая смысл его слов, я почувствовал в них какой-то подвох…

Я вошел в крохотную, не более десяти-двенадцати квадратных метров хату и остановился на пороге, пожираемый несколькими парами внимательных и колючих глаз. Первое впечатление было вполне нормальное. Чисто, ухоженно. Сохнувшее на веревках белье. Отгороженный простынями угол с дальняком и ракушкой, как называли раковину. Восемь шконок в два яруса вдоль стен.

Вокруг стола и на краях шконок сидели пятеро арестантов. Остальные двое расположились на верхних.

– Здорово, братва, – по очереди заглянув в глаза каждого, спокойно поздоровался я.

– Здорово, – с готовностью ответили сразу двое, седой старик и смахивающий на цыгана парень лет тридцати. – Проходи, присаживайся, – предложил первый.

Я прошел к столу, попутно успев заметить, что сидельцев в хате ровно на одного меньше, чем шконок. Нижняя слева пустовала. С учетом того, что во всех остальных забитых до предела хатах СИЗО, как я уже успел узнать, арестанты спали в две, а то и в три смены, такой щедрый подарок сразу навел меня на определенные размышления. Прежде всего я решил повнимательнее присмотреться к каждому из новых сокамерников.

– Я Самсон, – сухо представился я.

– Меня Петровичем здесь величают, – в свою очередь, охотно сообщил старший из присутствующих, крепкий мужик лет пятидесяти с небольшим. – Я здесь вроде как за смотрящего, – сообщил он и, нехорошо так усмехнувшись, посмотрел на остальных.

Этот жест с его стороны мне совсем не понравился, но я промолчал, решив посмотреть, что будет дальше.

– Ты не стесняйся, Самсон, присаживайся рядом. Жрать хочешь? Вижу, менты тебя неслабо отделали. За что, не расскажешь?