Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине

Прудникова Елена Анатольевна

– Что? Отставку просите? Имейте в виду, у нас отставок не просят, а мы их сами даем.

– Если вы находите – дайте сами.

– Дадим, когда нужно, а сейчас советую не проявлять нервозности – это презренный вид малодушия…

Пререкания закончил Тимошенко, извинившись перед Сталиным, и разговор перешел в деловое русло – как ни в чем не бывало. Оба они долго работали вместе, знали друг друга превосходно, и Сталин мог позволить себе «выпустить пар», зная, что никаких неожиданностей, вроде пули в лоб или даже обиды, в этом случае не предвидится. Пообщались, получили обоюдное удовольствие и занялись делом…

Но бывали и совсем иные беседы. Когда в 1942 году после страшного разгрома на Керченском полуострове

его виновник, член Военного совета Мехлис, приехал в Кремль, он долго ожидал Сталина в приемной. Наконец тот появился, взглянул на Мехлиса и сказал только:

– Будьте вы прокляты!

И захлопнул дверь в кабинет.

* * *

…Гитлер рвался к Москве. В октябре немцы были уже недалеко от столицы, а бомбили ее начиная с середины июля. Гитлер готовился праздновать победу, была создана даже команда для уничтожения Кремля. Для европейского сознания взятие столицы означало конец войны. На этом уже, правда, погорел Наполеон, но Гитлер считал, что уж у него-то все будет по-другому. Русским, привыкшим драться до последнего бойца, этой логики цивилизованных войн было не понять, так что возможное взятие Москвы мы концом войны никоим образом не считали.

Однако в какой-то момент казалось, что Гитлер вот-вот может взять столицу. На совещании ГКО 15 октября было принято решение об эвакуации города. В Куйбышеве оборудовали специальный поселок, куда отправляли семьи обитателей Кремля и правительственных домов, отправляли всех работников, без которых можно было обойтись. О главе государства в Постановлении ГКО говорилось: «Т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке». Что стояло за этим «смотря по обстановке»? Когда и как собирался эвакуироваться Сталин?

Генеральный штаб отправили в Арзамас. В Москве осталась группа офицеров во главе с Василевским – восемь человек. Он просил, доказывал, что восьми человек мало, что ему нужно больше, но число штабных работников оставалось неизменным. И только потом он узнал причину: оказывается, на аэродроме стояли в готовности самолеты на случай экстренной эвакуации Ставки, и места на них были жестко расписаны. Для группы офицеров Генштаба там выделялось девять мест, и ни на одно больше. По-видимому, «смотря по обстановке» означало: не раньше, чем немецкие танки окажутся на улицах Москвы.

В городе между тем вступала в свои права паника. Спешно минировались заводы, вокзалы, гордость столицы – метро. По городу поползли слухи, что правительство удрало из Москвы. Началось бегство руководителей, грабежи магазинов. 18 октября люди, возмущенные паническим бегством начальства, бросавшего горожан на произвол судьбы, перегородили шоссе Энтузиастов, не выпуская машины из столицы.

А потом Сталин принял решение: Москву не сдавать. И это было решение именно Сталина, а не ГКО. Маршал авиации Голованов рассказывал, как Верховный отреагировал на предложение Жукова перевести штаб фронта за Москву – это означало, фактически, первый шаг к сдаче города. Армейский комиссар Степанов, посланный на фронт для выяснения положения дел, доложил об этой идее Сталину. Тот некоторое время помолчал, а потом задал совершенно неожиданный вопрос:

– Товарищ Степанов, узнайте у товарищей, есть ли у них лопаты?

– Что, товарищ Сталин?

– Лопаты есть у товарищей?

Степанов, связавшись с командованием фронта, что-то уточняет, потом переспрашивает:

– Товарищ Сталин, а какие лопаты: саперные или какие-то другие?

– Все равно какие.

На том конце провода бодро рапортуют: «Есть лопаты!» И тогда Сталин очень-очень спокойно говорит:

– Товарищ Степанов, передайте вашим товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Мы не уйдем из Москвы. Ставка остается в Москве. А они никуда не уйдут из Перхушково.

Эти дни развенчали еще одну легенду – о

трусости и параноидальной подозрительности Сталина. Не опасаясь ни налетов, ни покушений, он открыто ходил по улицам, осматривал причиненные бомбардировками разрушения, проверял посты, понимая, что единственное средство от панических слухов о том, что правительство удрало и бросило город на произвол судьбы, – это если москвичи будут видеть главу государства. Как-то раз после бомбежки какая-то женщина стала его ругать: «Разве можно, товарищ Сталин, так ходить по улицам в такое время? Ведь враг может в любой момент сбросить бомбу!» Он только руками развел: ну так сбросит, что ж поделаешь – как все, так и я… Ну а как еще доказать людям, что Сталин в Москве? Это знание действовало как самое лучшее успокоительное.

Его пытались, правда, уговорить эвакуироваться. Точнее, прямо никто заговорить об этом не решался, все намеками, намеками… Кто-то спросил:

– Товарищ Сталин, можно отправить из Москвы полк охраны?

– Если будет нужно, я этот полк сам поведу в атаку, – ответил Верховный.

…Он по-прежнему ночевал то на «ближней», то на «дальней» даче. Ближнюю немцы старательно бомбили, дальняя находилась в зоне минометного огня. Часто по ночам поднимался на солярий, которым никогда раньше не пользовался, – некогда было! Зато теперь оттуда так удобно оказалось наблюдать за работой зениток. Как-то раз во время особо опасного налета, когда Власик трижды предлагал спуститься в убежище, Сталин ответил: «Власик, не беспокойтесь. Наша бомба мимо нас не пролетит». Прицельное бомбометание было весьма относительно прицельным, но все ж таки одна бомба почти попала – она упала рядом с забором… и не разорвалась. Когда саперы обезвредили ее, то нашли в стабилизаторе бумажку, на которой был нарисован сжатый кулак и написано: «Рот Фронт». Знали бы эти не известные никому саботажники, до какой степени «прицельно» упадет их подарок… В другой раз, уже на дальней даче, получив известие о том, что на территории дачи находится неразорвавшаяся мина, Сталин сказал докладывавшему охраннику: «Вы же танкист и минер. Пойдемте проверим». Они взяли миноискатель и пошли искать мину. Ну, правда, ничего не нашли, но Сталин не прятался за напарника, наоборот, все норовил вперед забежать…

Но это не значит и не может значить, что Сталин готов был погибнуть вместе со столицей, отнюдь… Опять же, это для европейского сознания взятие столицы означает конец войны, а для русского – ничего подобного. Тот же авиаконструктор Яковлев, решившийся задать Сталину вопрос, удастся ли удержать Москву, получил совершенно обескураживающий ответ.

– Думаю, что сейчас не это главное, – сказал Сталин. – Важно побыстрее накопить резервы. Вот мы с ними побарахтаемся еще немного и погоним обратно…

Конечно, это был не 1812 год, и значение Москвы было куда большим, чем в эпоху Наполеона, но и тогда потеря Москвы еще не означала потери России.

* * *

Управделами совнаркома Я.Чадаев писал, вспоминая то время: «Сталин обладал очень сложной и своеобразной чертой характера. Ее приходилось редко видеть у других лиц. Иногда при хороших делах, при удачном развитии событий его настроение было прямо противоположно происходящему: он был замкнут, суров, резок, требователен. А когда на горизонте сгущались тучи, когда события оборачивались неприятностями, – он был настроен оптимистически. Именно такое настроение у Сталина было в первый период войны. Когда наша армия отступала, один за одним переходили в руки врагов города, Сталин был выдержан, невозмутим, проявлял большую терпимость, как будто события развиваются спокойно и безоблачно. Чем это можно объяснить? Очевидно, тем, что если бы Сталин стал демонстрировать пессимизм или какое-то уныние, то это удручающе подействовало бы на других, внесло бы растерянность».