Самый младший
Шрифт:
— Немецкая, — сказал Степан Егорович, поглядев на каску. — Скажи пожалуйста, ещё не рассыпалась! Ржавая, дырявая, а держится!
— Разве здесь был фронт? — спросил Макар.
— Был, — ответил Фёдор Александрович. — Разве в школе не рассказывали?
Алёша молча разглядывал каску. Значит, здесь, в лесу, вот на этом самом месте, были фашисты. А Макар прикинул время, и выходило, что фашисты здесь были зимой. Тогда в лесу лежал снег. Не было ни тропинок, ни цветов, ни жаркого солнца…
—
Макар наподдал каску ногой, и она откатилась далеко в сторону.
— К дождю размаривает, — сказал Степан Егорович. — Как бы нас, Федя, гроза не застала.
Он угадал. Где-то вдалеке заворчал гром. Над лесом появилось облако, к нему летело другое, за ним ещё и ещё. Скоро облаков собралось так много, что солнце нырнуло за них и скрылось.
Когда грибники вышли на дорогу, то за ними следом из-за леса ползла, погромыхивая, большая тёмная туча. Дорога была не та, что вела к станции, а какая-то другая, незнакомая. Видно, они дали круг и вышли не на ту сторону. За дорогой тянулась луговина, а на ней виднелся один смётанный стожок.
— Придётся здесь переждать, — сказал Степан Егорович.
Они зашли к стожку с подветренной стороны и, раскопав сухое сено, уселись рядом.
Тучу рассекали острые огни молнии, но туча не раскалывалась, а становилась ещё плотнее.
Вдруг сразу, будто она нечаянно опрокинулась, полил дождь.
В стожке было сухо, вода стекала по его покатым бокам и уходила в землю.
Дождь перестал мгновенно. Туча раскололась, выронила солнце, и оно ослепительно засияло.
— Ну что притихли? — спросил Степан Егорович. — Боязно было?
— Нет, — ответил Алёша.
— А я не люблю грозы, боюсь. Я её ещё, наверное, маленьким испугался, — сознался Фёдор Александрович.
— А я не боюсь, — повторил Алёша.
Они шли по дороге. В колеях стояли глубокие лужи, а по обочинам прыгали серые лягушки.
— Это только первый заход был, — сказал Степан Егорович. — Вот увидите, гроза сейчас даст круг и вернётся.
И правда, когда они пришли на станцию и сели в поезд, гроза вернулась. Она притащила с собой ещё больше дождя и грома. В окна вагонов будто кто-то бросал воду огромными пригоршнями. Казалось, что резкие сухие удары вот-вот рассекут железные крыши вагонов. А поезд шёл себе и шёл, только чуть вздрагивал.
Когда грибники вернулись, Гуркины их встретили горячим самоваром. От чая никто не отказался, но угощать аспирином, как предполагала Татьяна Лукинична, никого не пришлось.
«Петушок»
Тётя Маша сберегла сахарку и решила сварить варенье. Давно не варила, а теперь надо сварить, хоть баночку. Мало ли что, вдруг кто-нибудь заболеет? И Стёпа по варенью
Ягоды все давно сошли, варила из слив. Она помешивала сироп и готовилась опустить сливы в закипевший сахар.
Кто-то постучал. Тётя Маша открыла дверь Наталье Алексеевне — Алёшиной учительнице. Она уж не первый раз приходила. И теперь пришла поговорить.
— Как же быть Алёше со школой, если он будет жить у Гуркиных, совсем в другом районе?
Тётя Маша и сама уже об этом думала. Знала, что не легко будет Алёше привыкать к новой школе, к новым товарищам.
— Вот соберёмся, решим, — сказала она.
— Времени осталось маловато. Я его внесла во все списки — и на учебники и на ордера.
Наталья Алексеевна вынула из сумочки тетрадь и подчеркнула карандашом Алёшину фамилию. От чая она отказалась.
— Стараюсь избегать, — сказала она. — Больше трёх стаканов в сутки не пью.
Тётя Маша помешивала варенье, и они потихоньку разговаривали.
— Никак он там не приживается, — рассказывала тётя Маша, — а они люди хорошие, образованные.
Наталья Алексеевна слушала её не перебивая, а потом спросила:
— Если всё хорошо, то почему же мальчику плохо?
— Да я не говорю, что плохо, — спохватилась тётя Маша.
— Плохо, плохо! — крикнул Фёдор Александрович, который слышал весь их разговор.
Ему нездоровилось, и он был дома.
— Разрешите? — сказал он, входя в кухню, присел к столу и вступил в разговор. — Алёшка там один, сам с собой, понимаете?
— Там Макар, — сказала тётя Маша.
— Это пока Макар, а Макар пойдёт в школу, тогда что?
Фёдор Александрович стал ходить по кухне и продолжал говорить:
— Я бы решил не так.
— А как бы вы решили? — спросила его Наталья Алексеевна.
— Я за детский дом, — сказал Фёдор Александрович. — Там коллектив, там бы он был, как все. Я сам рос в детском доме.
— С каких же годов? — спросила тётя Маша.
— Наверное, с самых маленьких, — ответил Фёдор Александрович. — Я не помню.
— Вот видишь, ты не помнишь, а он помнит, — в этом всё и дело.
— Ну и как же вы там росли? — спросила Наталья Алексеевна, склонив голову набок, и приготовилась слушать.
— Вот, как видите, вырос, — сказал Фёдор Александрович и остановился перед ней — высокий, широкий в плечах, молодой, только голова седая. Он тронул рукой волосы. — Это война виновата. Не будь войны, не поседел бы.
— Я думаю, это верно, то, что вы говорите, — сказала Наталья Алексеевна. — Воспитание ребёнка — это очень ответственно.
Она аккуратно сложила свою тетрадочку и закрыла портфель.
— Я ещё зайду дня через три, а вы уж тут решите. — И она, попрощавшись, ушла.