Самый младший
Шрифт:
— Вы всё-таки привозите мальчика, — сказала Анна Павловна, — только захватите направление. Не он первый, привыкнет, — добавила она.
И они простились.
Тётя Маша вышла в сад. Ребята снова её окружили, теперь просто так, только для того, чтобы сказать ей «до свиданья», как у них принято.
А тётя Маша глядела на ребят и думала:
«Вот и он в такой шапке будет. — И ей вдруг захотелось заплакать. — Что это я? — спохватилась она. — Куда это годится?»
«Вот у него есть мама!»
— Ну, как у нас, понравилось? — спросила её уже знакомая воспитательница.
— Живёте хорошо. Очень хорошо. Всё у вас есть. Вы прямо буржуи, — улыбнулась тётя Маша, вспомнив про валенки и галоши.
Ребята засмеялись. А Карим, который стоял впереди всех, хитро прищурив глаза, сказал:
— Ты не знаешь. Не знаешь, — повторил он.
— Чего — не знаешь? — спросила тётя Маша.
— Не знаешь, что у нас теперь один мальчик, у которого мама есть. — И Карим поглядел на тётю Машу с видом победителя: вот, мол, что у нас есть, а этого ты не знала.
Тётя Маша даже растерялась.
— Вот у него, у него! — загалдели ребята и вытолкнули вперёд уже большого мальчика.
— У него мама, — сказал Карим, показывая на мальчика, как бы удостоверяя своё сообщение.
— До свиданья, дорогие, до свиданья, — заторопилась тётя Маша.
А перед ней стоял мальчик, у которого была мама. Мальчик был смущён. А Карим с нескрываемым восхищением поглядывал то на него, то на тётю Машу.
— У него мама! — повторил он и даже прищёлкнул языком.
— Очень хорошо, очень хорошо, — сказала тётя Маша. — А вам, дорогие, здесь хорошо, очень мне у вас понравилось.
Ребята проводили её до калитки, и кто-то закричал вслед:
— Приезжайте ещё!
Она обернулась. Никто уже на неё не глядел. А на раскрытой калитке туда и обратно катался Карим.
Когда тётя Маша сошла с поезда, на перроне её встретил Миша.
— Ты зачем? — удивилась мать.
— Как — зачем? Дождь.
Тётя Маша увидела у него в руках зонт. И правда, по крыше перрона барабанил дождь.
— А там не было дождя, — сказала тётя Маша, беря Мишу под руку.
Миша держал над ней раскрытый зонт, и они пошли к трамваю. В метро тётя Маша не ездила: у неё, как она говорила, «под землёй не хватает дыхания».
— Насквозь? — спросил Степан Егорович, открывая дверь.
— Сухая, сухая, — ответил Миша. — Там, говорит, и дождя не было.
— Ну как вы тут без меня? — спросила тётя Маша.
— Погибли, как видишь. — Степан Егорович снял с плиты чайник, и тётя Маша села за стол.
Степан
— Фёдор Александрович! Чайку! — крикнул Степан Егорович.
— Иду, иду! — откликнулся сосед. Он, наверное, тоже ждал тётю Машу. — Ну, как съездили? — спросил он, присаживаясь к столу и наливая себе стакан.
— Хорошо, — ответила тётя Маша.
— Там местность хорошая, — завязывал разговор Фёдор Александрович. — Я это место знаю. Ну, как же там ребята живут? Понравилось вам?
— Очень, — ответила тётя Маша.
— Да ты, Маша, подробнее. Дом какой? Порядки? — спрашивал Степан Егорович.
— Порядки хорошие, и дом хороший. Все обуты, одеты, присмотрены. Всё, что нужно, есть. Всё есть, — повторила тётя Маша и, поглядев на мужа, добавила: — Там у них даже один мальчишка есть, у которого мать жива. Вот какое дело. — И она, перевернув чашку кверху донышком, встала из-за стола.
Когда за тётей Машей закрылась дверь, Степан Егорович, поглядев ей вслед, сказал:
— Теперь конец.
— Какой конец? — переспросил сосед.
— А такой, уважаемый мой, что теперь она Алёшку ни в какой детский дом не отдаст, хоть в самый распрекрасный.
«Детей растить нелегко…»
Между Степаном Егоровичем и Анатолием Павловичем Гуркиным произошёл разговор, которого не слыхал Алёша, но который решил его судьбу.
— Вы меня знаете десять лет, — сказал Гуркину Степан Егорович, — и знаете мою семью.
— Вот именно, поэтому я и решил, — перебил его Анатолий Павлович. — Я хочу, чтобы вы поняли нас, поэтому я и решил. У вас четверо прекрасных детей, а мы одинокие люди. Мы создадим для Алёши все условия. Татьяна Лукинична…
— Ей трудно, Татьяне Лукиничне! — сказал Степан Егорович. — Детей растить нелегко.
— Конечно, растить не своего ребёнка сложно. — Анатолий Павлович покачал головой. — Но вам тоже не приходилось?
— Поэтому я и говорю с вами, что мне приходилось. Вы знаете нас десять лет, — повторил Степан Егорович. — Макарке было два года, Михаилу и Геннадию было по восемь, Насте шёл десятый год. Когда нас к вам поселили, вы, наверное, говорили: куда такая орава? Правда? А жили спокойно? И ребята мои вас уважали.
— Хорошо жили, — подтвердил Анатолий Павлович. Он был очень взволнован и даже встал. — Я очень вас уважаю, Степан Егорович, но вы должны понять: Серёжа вырос при мне. Ещё наши отцы… Это мой долг, понимаете, долг!