Самый опасный человек Японии
Шрифт:
Юкио посмотрел с подозрением. Но зажигалку спрятал.
А Кимитакэ понял, что надо говорить дальше:
— Не в том беда, что бумаги сгорели, — Кимитакэ ощутил, как слюна во рту сделалась горькой. — А в том, что они напомнили о том, о чём я не хотел бы вспоминать. Есть какая-то страшная тоска во всём этом, — и он указал в окно, где на фоне бледного пасмурного неба чернели крыши богатого района. — Какая-то тоска, неисчерпаемая, как река, и такая же неотделимая от самой жизни. Я ещё в детстве её заметил. И сколько ни набивал я голову фактами, эта тоска не проходит. Она течёт не через голову,
— Не похоже, чтобы ты жаловался, — заметил Юкио.
— Я точно так же не жалуюсь на смерть и войну. Они неизбежны. И до этого я дошёл сам. Когда ты осознаёшь эту неизбежность, страх не просто отступает — ты перестаёшь даже понимать, как ты вообще мог чего-то в этом бояться.
— А между тем очень многие люди пытаются найти способ избежать смерти или избежать войны. Но не находят ничего, кроме страха.
— На самом деле эта река из горькой тоски через всех течёт, наверное, — заметил Кимитакэ. — Просто не все её замечают. Ладно, я готов предположить, что где-то в горах прямо сейчас медитирует просветлённый монах, и вот к нему это не относится. Но он от нас бесконечно далёк. Поэтому, наверное, монахи часто говорят, что просветление — это смешно. Только когда эта тоска отпускает, человек способен смеяться по-настоящему.
— Как говорится, «смеяться грешно — нож в полости брюшной».
— Похоже, ты тоже неплохо её чувствуешь.
— Эта одна из тех вещей, что наполняют меня яростью, — ответил Юкио, захлопывая второй чемодан. — А из ярости рождаются отвага и точностью. Легко идти вперёд, когда за спиной — огонь.
Когда они дошли до ворот и оказались на улице (Юкио клятвенно пообещал старому чиновнику, что проследит за приятелем и тот обязательно пришлёт родным открытку с обратным адресом засекреченного военного завода), Кимитакэ вдруг ощутил на щеках холодную влагу.
Он потрогал её, посмотрел на небо, потом под ноги — хоть над головой и было пасмурно, но нигде на асфальте не было тёмных следов от капель дождя. И только потом сообразил, что это просто слёзы.
Юкио тоже это заметил. Подхватил зонтик под мышку, вцепился в руку приятеля и потащил его к трамвайной остановке. Кимитакэ послушно шёл, удивлённо глядя по сторонам, слёзы катились у него по лицу, но он продолжал идти как ни в чём не бывало, с широко распахнутыми глазами.
6. Эффект адмирала
Они снова ехали в битком набитом трамвае. За грязными стёклами проплывали деревянные кварталы усталого старого Токио. Давно было пора снести эту одноэтажную самодеятельность и сделать современные, сейсмоустойчивые многоэтажки — но помешала война. Впрочем, достаточно одной бомбардировки и их и так не останется.
Но сама мысль о том, что Токио тоже могут бомбить,
Например, то, что отец рассказал про схватку двух группировок в армейском руководстве. Конечно, старый чиновник сделал вид, что забыл, как они называются. Но когда ты учишься в Гакусюине с сыновьями тех, кто эти группировки основал, скрыть что-то всерьёз уже невозможно.
Как только он задумался об этой теме достаточно глубоко, слёзы высохли как-то сами собой.
Под победителем отец, очевидно, имел в виду «Группу Контроля» (она же Тосэйха), а под проигравшими — «Фракцию Императорского Пути» (она же Кодоха).
Интересно, за какую из группировок были директор школы и Окава Сюмэй? Судя по тому, как открыто они действуют, — как раз из «Группы Контроля». Возможно, «Группа Контроля» достаточно сильна, чтобы поставить своего человека во главе самой престижной школы страны. Но в то же время несомненно, что «Фракция Императорского Пути» достаточно сильна, чтобы отрезать этому человеку голову.
Хотя это могли сделать просто какие-то буйные радикалы с их ностальгией по тридцатым годам. Или кто-то из младших учеников на выговор обиделся…
Всякое возможно в наше время.
Тем временем они доехали до школы. И потащили чемоданы, которые оказались вдруг очень тяжёлыми.
Кимитакэ не очень хорошо представлял, где они будут ночевать, прежде чем отправиться в новую школу. Так что он положился на то, что Юкио уже что-то придумал.
День был пасмурным, и шары на воротах Гакусюина казались грязно-серыми.
Юкио сходу направился к общежитию. Кимитакэ припомнил, что Юкио должен был жить здесь, но предпочёл жить у него дома, и даже отец ничего не смог с этим поделать.
На ступеньках общежития они наткнулись на заместителя директора Гакусюина по хозяйственной части с огромной папкой под мышкой. Сейчас, не за столом грозной приёмной комиссии, а под тусклым солнцем, он казался почему-то ниже и глупее.
— Отлично, что вы тут, ребята. Раз вы прошли — надо анкеты заполнить.
— А зачем их заполнять? — поинтересовался Юкио. — Мы и так прошли.
— Разумеется, для порядка.
Чтобы заполнить анкету, они уселись прямо возле стены, а страницы положили на чемоданы, словно на церемониальные столики.
Анкета занимала два листа. Судя по странным вопросам, её составил сам Окава Сюмэй. Разобраться в них было трудно, поэтому оставалось только отвечать максимально честно.
В графу «Ваши дополнительные увлечения» Кимитакэ вписал «Поэзия и каллиграфия», а в «Почему ваше увлечение кажется вам важным» — «Скромная попытка сохранить имперскую литературную традицию».
Писать про магию было неудобно, к тому же Окава Сюмэй и так уже видел, что он умеет. А от классической каллиграфии в его деле было на самом деле очень мало пользы. В стране можно было отыскать десятки тысяч людей, которые, при должном усердии, напишут те же самые иероглифы лучше и выразительней. Кимитакэ двигался совсем в другую сторону: он добивался, чтобы они — оживали.