Сандро, не плачь!
Шрифт:
— Я молодец? — негромко спросила Настя, не шевеля губами. Всё-таки, это был её театральный дебют, и она ужасно трусила. Белецкий ободряюще подмигнул актрисе, дружески поцеловал в щёку, а затем снова подвёл Настю к самому краю сцены и высоко поднял её руку, точно представляя зрителям свою партнёршу и давая им возможность одарить её щедрыми персональными овациями. Она действительно старалась сегодня… Он улыбался, но глаза при этом оставались бесстрастными, а сердце и вовсе словно заледенело.
Затем он долго сидел у себя в гримёрке, бессознательно кусая губы, погружённый в невесёлые размышления. Куда ему теперь было торопиться? Домой, где его никто не ждёт?..
Четыре дня. Осталось как-то перетерпеть, сжав зубы, ещё четыре дня. Завтра, пятого июня — официальная премьера. Шестого —
А ещё… Белецкий не признавался в этом даже себе самому, но подсознательно продолжал верить, что Галинка одумается и вернётся — прежде, чем он сам сможет вырваться. Невыносимо было представить, как он проживёт без неё пусть даже несколько дней. Ему физически недоставало жены, словно у него оторвали без наркоза руку или ногу и сказали — живи.
Белецкий остро, как никогда, ощущал собственное одиночество — даже находясь в толпе, среди коллег и партнёров по сцене. Смешно, ещё недавно он и помыслить не мог, что будет так сходить с ума. Он, взрослый сорокатрёхлетний мужик!.. Ему казалось, что период мучительных переживаний и любовных, как говорила его дочь, "страдашек" навсегда остался в далёкой, безвозвратно ушедшей юности. Даже несколько лет назад, когда он поехал за Галинкой в Крым, чтобы признаться, наконец, в своих чувствах, его не трясло и не лихорадило так, как сейчас. Тогда он был практически на сто процентов уверен в том, что она не оттолкнёт его, не откажет… Сейчас же Белецкий вдруг отчётливо понял пребанальнейшую истину: как хрупки, оказывается, человеческие отношения! Они готовы разлететься вдребезги от одного неосторожного слова или взгляда, от случайной фотографии или статьи в интернете…
"Вы, артисты, вообще все нервные. Дёрганые истерики", — вспомнил он слова жены, сказанные ею как-то в сердцах, когда она корила его за легкомысленное отношение к собственному здоровью и просила поберечь себя. Он и не догадывался тогда, что однажды Галинка сама вынудит его в буквальном смысле дёргаться и истерить, как подростка. Ну вот какого чёрта она уехала? Как она смела уехать?!
В прошлом году телеканал "Культура" приглашал его на передачу, посвящённую Юрию Левитанскому. Белецкий очень любил творчество этого поэта и мог бесконечно читать его стихи. Для эфира в тот день он записал два стихотворения — "Ялтинский домик" об обожаемом Чехове ("Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой, как мне ни странно и как ни печально, увы, — старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы…") и "Молитву о возвращении". Многие особо чувствительные дамочки, присутствующие на съёмках в качестве зрителей, не смогли сдержать слёз. Но только сейчас он, наконец, полностью осознал и прочувствовал весь смысл этих строк, таких простых и одновременно таких пронзительных, бьющих прямо в сердце.
Семимиллионный город не станет меньше,
если один человек из него уехал.
Но вот один человек из него уехал,
и город огромный вымер и опустел.
И вот я иду по этой пустой пустыне,
куда я иду, зачем я иду, не знаю,
который уж день вокруг никого не вижу,
и только песок скрипит на моих зубах.
Прости, о семимиллионный великий город,
о
но я не могу без этого человека,
и мне никого не надо, кроме него.
Любимая, мой ребёнок, моя невеста,
мой праздник, моё мученье, мой грешный ангел,
молю тебя, как о милости, — возвращайся.
Я больше ни дня не вынесу без тебя!..
Именно сейчас ему настойчиво лезли в голову эти строки. Звучали в голове, как заевшая пластинка. И в очередной он поразился тому, какой болью внутри отзывается то, что переживаешь сам, с кровью и слезами, а не просто отстранённо декламируешь на публику.
…И вот я стою один посреди пустыни, стотысячный раз повторяя, как заклинанье, то имя, которое сам я тебе придумал, единственное, известное только мне. Дитя моё, моя мука, моё спасенье, мой вымысел, наважденье, фата-моргана, синичка в бездонном небе моей пустыни, молю тебя, как о милости, — возвратись! (О господи, сделай так, чтоб она вернулась, о господи, сделай так, чтоб она вернулась, о господи, сделай так, чтоб она вернулась, ну что тебе стоит, господи, сделать так!)…— О господи, сделай так, чтоб она вернулась, — пробормотал он почти бессознательно, не отдавая себе отчёта, — ну что тебе стоит, господи, сделать так…
И в этот миг в дверь гримёрной нетерпеливо забарабанили.
Белецкий, разумеется, не поверил в то, что это Галинка, ни на секунду. Это было слишком невероятно и слишком хорошо для того, чтобы обернуться реальностью. И всё-таки сердце взмыло ввысь вместе с моментально вспыхнувшей надеждой, а потом так же резко упало… "Разлука — вот какая штука: не ожидая ничего, мы вздрагиваем не от стука, а от надежды на него", вспомнились ему строки Окуджавы.
— Войдите, — откликнулся он, помедлив, чтобы справиться с дыханием. Не хотелось никого видеть, но отвертеться от общения всё равно не получится, раз уж пришли. Только бы не журналисты, пожалуйста, он совершенно не готов был общаться с представителями СМИ.
Дверь распахнулась, и в гримёрку, топая, как гиппопотамиха, ввалилась Хана Вайнштейн.
— Сашка! — заорала она в свойственном ей стиле — так, что со стен чуть не попадали висевшие там афиши. — Красавчик мой, дай-ка я тебя расцелую!!!
— Ханочка Львовна! — светлея лицом, откликнулся он с искренней улыбкой и вскочил, чтобы принять старуху в свои объятия. — Спасибо, что пришли…
Та стиснула артиста так, что у него все рёбра затрещали, и звучно и смачно расцеловала его в щёки.
Хана Львовна Вайнштейн была театральной легендой, великим гримёром. Через её руки прошло несколько поколений замечательных талантливых артистов — и заслуженных, и народных, но Белецкий был её безоговорочным любимчиком с самого первого дня своего появления в этом театре. Он тоже относился к ней трепетно и нежно, практически как к матери (или даже бабушке), всегда оставляя ей после каждого спектакля самый красивый из подаренных ему букетов — в знак благодарности и искреннего расположения.