Санитарная рубка
Шрифт:
— Значит так, докладываю… Ищут вас, ребята, по полной программе. И бандюганы ленинские ищут, и кавказцы, и, похоже, милиция. Уже наводили справки о моих встречах с Алексеем Богатыревым. Ну, с меня взятки гладки, я знаю, как разговаривать надо, если понадобится, а вот с вами, ребята, сложнее…
— Ну, если слишком сложно, давай не будем обременять тебя, — перебил Богатырев. — Скажем спасибо за приют, за ласку и расстанемся.
— Да погоди ты, Николай, не лезь в пузырь. Не думай, что я в сторону вильнуть желаю. У меня о другом голова болит — куда вас на время спрятать, так спрятать, чтобы ни одна собака не вынюхала. Поэтому и с трассы скатил, потому что не знаю куда дальше править. Понимаешь?
— Если не знаешь — вези в Первомайск, там что-нибудь придумаем,
—
— Какой? — спросил Богатырев.
— Оченно простой, только сейчас стукнуло! Старею, видно, не сразу сообразил, реакцию теряю. Есть хороший домик, не так далеко от вашего Первомайска, там надежный человек, вот он и приютит.
— А домик-то чей? Кому принадлежит? Может, Караваеву? — не удержался и съехидничал Богатырев.
— Нет, Караваев туда не добрался, зачем ему в глухомань залезать — там ни бизнеса, ни прибыли и болото рядом, а в болоте только комары с лягушками да лешие кричат по ночам, на разные голоса кричат. Страшно, аж жуть! — Фомич усмехнулся и закончил: — Ладно, пошутили — и будет. Раньше там, когда еще леспромхоз был, живицу собирали, смолу сосновую, ну, ты, Николай, знаешь, вот для сборщиков живицы этот дом и построили, а когда все рухнуло, дом ненужным оказался, один мой боец бывший за копейки его купил и теперь живет. Вот к Малышу и поедем, прозвище у него такое, парень проверенный, только не пугайтесь, когда увидите… Ему во второй командировке не повезло, граната взорвалась рядом, и осколки по лицу прошли. В общем, не пугайтесь и жалеть не вздумайте, не любит он этого. А теперь поехали, скоро стемнеет, а дорога там убойная… Давайте по местам.
Выехали на трассу. Фомич, набычив голову, словно собирался кого-то боднуть, не мигая смотрел на дорогу и лишь время от времени, будто вспомнив, едва слышно, сквозь зубы, выговаривал:
— Так-так- так…
30
В Первомайск Фомич заезжать не стал, нырнул под железнодорожный виадук, после резко свернул и, миновав близкие уже огни, вырулил на узкую дорогу, основательно разбитую тяжелыми лесовозами. Высокие сосны стояли здесь плотно, едва ли не впритык друг к другу, мохнатые ветки угрюмо качались в прыгающем свете фар и казалось, что они вот-вот сомкнутся и перегородят дорогу.
Мрачно. Тоскливо.
Все трое молчали. Ветки иногда доставали до машины и глухо царапали железо. Чем глубже удалялись в бор, тем чаще попадались лужи, грязь густо выплескивалась из-под колес, и «дворники» не успевали очищать лобовое стекло. Дорога бесконечно виляла между увалами, будто опасалась тянуться по прямой, и представлялось, что никуда она не приведет и конца-края ей не будет.
Но дорога закончилась, вильнула напоследок и уперлась в поляну, посредине которой крепко и осадисто стоял дом, срубленный из толстых бревен. Окна в нем не светились, лишь мутно различалось в темноте высокое крыльцо с перилами. Фомич заглушил мотор, открыл дверцу кабины, направился к дому, но, сделав несколько шагов, остановился:
— Пока здесь посидите, на всякий случай…
Поднялся на крыльцо, стукнул в дверь и позвал:
— Малыш, открывай! Слышишь меня?!
Дверь открылась, и скоро в доме затеплился желтоватый свет. Фомич спустился с крыльца и весело объявил:
— Прибыли! Выгружайся!
В доме довольно сносно светили две старые керосиновые лампы, и света их вполне хватало, чтобы разглядеть бывший приют сборщиков живицы. Ни единой перегородки здесь не имелось, вдоль четырех стен приколочены были широкие лавки, сбитые из толстых плах, посредине, как крепость, возвышалась большущая русская печь, возле нее — стол и при нем одна-единственная табуретка. Одежда, обувь, какие-то запчасти от неведомых механизмов, топоры, пилы — все это размещалось вперемешку по углам и слишком много места не занимало. Остальное
— Сообразить надо, сообразить, как расположиться… А давайте пока на лавку!
Подхватил стол, перенес его от печки к лавке, и скоро уже на этом столе появились копченое сало, хлеб, зеленый лук, вырванный из земли прямо с луковицами, вареные яйца и чуть мутноватая самогонка в литровой банке, закупоренной пластмассовой крышкой. Двигался Малыш, несмотря на свою мощь, ловко, быстро, почти бесшумно, и только половицы в двух местах обозначали его движения. Голову, видно, уже по привычке, он держал низко опущенной, но лица своего скрыть все равно не мог, и оно даже при скудном свете керосиновых ламп пугало своей изувеченностью: обе щеки пересекали глубокие шрамы, рот был сдвинут на правую сторону, а нос, ссеченный почти наполовину, без ноздрей, едва маячил двумя темными дырками. И только большие темные глаза остались нетронутыми и смотрели на нежданных гостей добродушно и заботливо.
Он разлил самогонку по граненым стаканам, понимающе кивнул, когда увидел, что Анна свой стакан молча отодвинула, и, не поднимая головы, коротко сказал немудреный тост:
За встречу, командир, а с вами — за знакомство.
Отвернулся от всех и выпил, не хотел, чтобы увидели, как по нижней изуродованной губе стекает самогонка. Вытер губы ладонью и смущенно опустил голову еще ниже.
— Хороший продукт, — похвалил Фомич, с хрустом закусывая луковицей. — Сам гонишь?
— Нет, — отозвался Малыш. — В Первомайске беру, у одной старушки, я по хозяйству ей помогаю. Крышу залатать, дровишки расколоть… А она мне, вот, элексир самодельный… Натуральный обмен…
— Ясно. Значит, так, Малыш, ситуация у нас сложилась, прямо скажем, хреновая, детали я тебе после озвучу, а сейчас нам пересидеть надо какое-то время. Здесь, у тебя. Не возражаешь?
— Командир, мог бы и не спрашивать. Живите, сколько надо, и мне веселей будет. Если хотите, завтра на рыбалку сходим, здесь озерко хорошее, караси, как лопаты…
— Может, и на рыбалку сходим, утро, как говорят, оно мудренее. Наливай еще, Малыш, бабушкиного продукта, гулять так гулять…
Засиделись почти до самого утра. Для Анны нашелся спальный мешок, и она давно уже спала, а мужчины, чтобы ее не тревожить, перебрались на крыльцо и там, уже не приглушая свои голоса, говорили за жизнь, которая поворачивалась к ним в последнее время только острыми углами.
— Может, Малыш, ты все-таки в город переберешься? — спрашивал Фомич. — Работу я тебе подыщу, жилье тоже найдем. Чего ты тут один, как Робинзон Крузо?
— Нет, командир, не поеду. Я там сразу с катушек слечу. Я эту нынешнюю действительность на дух переносить не могу. «Приласкаю» кого-нибудь и по этапу. А здесь меня никто не злит, никто меня никуда не посылает, сам себе генерал и сам себе рядовой. Я ведь кто, командир, если разобраться? Солдат вечного поражения! В Афгане воевал? Воевал. Сдали Афган и нас сдали, еще и оплевали кому ни лень. Пришел в ОМОН служить. Стал бандитов ловить. Ловлю, а их выпускают, ловлю, а их выпускают! В Чечню поехал, опять воевал. Ради чего мы там долбились, ребят теряли? Мне даже боевые полностью не выплатили, ты, говорят, раньше времени из командировки вернулся, неполный срок отбыл, а то, что меня, как кусок мяса, оттуда привезли это не считается! Ради чего все?! Чтобы еще раз и Чечню и нас сдали? К тебе, командир, у меня вопросов нет, ты наравне со всеми лямку тянул и пострадал, когда правду-матку врезал, но кому-то я свои вопросы должен задать? И ответ получить. А?