Санки, козел, паровоз
Шрифт:
— Непростая задача, молодой человек, но вы обратились по верному адресу. Кто-кто, а я вам помогу. Вы поднимаетесь из метро и оказываетесь на улице сколькотолетия чего-то там — никак не запомню сколько и чего, но другой улицы там просто нет. Идете по ней направо до пересечения с улицей Усачева. Но! Не вздумайте свернуть на Усачева — это не доведет до добра. Не дайте себя сбить с толку, продолжайте движение, пока не увидите, как изящным плавным загибом от вас уходит влево Малая Пироговская. Так вот — вам туда не надо. Стисните зубы, преодолейте соблазн, топайте дальше…
— В сторону Новодевичьего монастыря? — робко прервал я его.
— Вам Большой Саввинский нужен или монастырь? Говорите сразу не отнимайте у меня время. Вы знаете, сколько стоит мое время? Вам и не снились такие деньги, иначе вы бы в метро не ездили, а сели в такси и назвали нужный адрес. Но раз уж вы обратились ко мне, слушайте, повторять не буду: вы игнорируете Малую Пироговскую, отвращаете от нее лик свой, ибо буквально через
— Ага!
— Не ага, а черт с ней! Если уж вы прошли мимо Малой, соберите остаток мужества и минуйте Большую. Тем более что буквально тут же перед вами гостеприимно распахнет свои просторы Погодинская!
— И мне, конечно, туда не надо? — высказал я догадку.
Он посмотрел на меня с искренним сожалением:
— Туда-то как раз и надо. Вы поворачиваете на Погодинскую, и почти сразу по левую руку вас ждет Саввинский.
— Слава Богу!
— Но — Малый! Да не расстраивайтесь вы так. Совсем с лица спали. Просто идите дальше, каких-нибудь сто метров — и вот вы у цели. Большой. Саввинский. Переулок.
А других новостей что-то не припомню. Живу спокойно и, можно сказать, счастливо. У меня славная жена, которую я люблю и — думаю — она меня, ведь как иначе жить с таким занудой? У меня наша с тобой дочь и наши с тобой внуки. А в долгие дни твоего ухода в меня вселилось убеждение, что любовь в истинном обличье проявляется только вместе с жалостью, и такая уже не исчезает, просто со временем переходит в тихую, дремлющую и очень светлую форму.
Они поженились довольно скоро после самолетного знакомства. И сначала — тридцатилетние, с немалым опытом чего-то там за плечами — впились друг в друга, словно подростки. Он с удивлением открывал для себя новый мир ежедневного праздника. Она, засыпая, лепетала: «Котя, мой Котя». Одна была, очень смешная, загвоздка — патологическая аккуратность Виталика. Он понимал, что это ненормально, но полотенца в ванной вешал всегда ровно и поправлял за Наташей. Туфли в передней выстраивались в линию. Стопки тарелок в шкафу были строго организованы: сначала глубокие, поверх — мелкие большие, потом — десертные. И не дай Бог перепутать: он хмурился и переставлял по-своему. Смотреть на его письменный стол было тошно: стопка бумаг ровнехонька, карандаши остро заточены, в стаканчике ничего лишнего. То же и на рабочем месте в лаборатории: все резисторы и конденсаторы разобраны по номиналам и разложены по ячейкам — ну и так далее. Деньги в бумажнике — Ленин к Ленину. Наташа сначала терялась, потом стала раздражаться. Впрочем, когда конфликт достигал опасной точки, Виталик резко менялся. Раз увидел по телевизору какой-то триллер: маньяк, такой же аккуратист, пытается убить жену, оставляющую вещи где попало. Виталик криво усмехнулся — и тут же стал небрежно бросать полотенце на сушитель. Семья была спасена. И родилась Ольга.
А теперь вот и Кирка, внук. Ребенок как ребенок. Марки машин хорошо знает. И заливисто хохочет, когда что-нибудь срифмуешь. Скажем: Кирка — в голове дырка. Ха-ха-ха… А Ольга — деловая, энергичная, уверенная. Может быть, чуть чересчур. Тут у меня машину угнали. Новую, десятку. Нуда, тогда таких не было. Вот как эта. Хороша? По тому нашему с тобой времени — и правда хороша. Сейчас-то она чуть ли не признак бедности. Так вот, угнали, и она, Ольга то есть, сразу же сказала: «Папа, я тебе новую куплю». И купила. А помнишь, как мы в Одессу втроем… То была вторая наша машина, желтая такая, «одиннадцатый» ВАЗ. И на походном примусе грели болгарские голубцы из банки. Ольга от них балдела прямо. А ночевали в какой-то дыре с клопами. Или не было клопов? Не было. Перепутал — с теми, что падали с потолка в Псковском переулке. Так вот, купила. Нечаянная радость — и смущение от благодарной щедрости дочки. Ожидал ли? Пожалуй, хотя помню Кафкино: родители, ожидающие благодарности от детей, подобны ростовщику.
Профессия — ростовщик.
По-нашему, банкир.
Ольга теперь в крупном банке, референт (так красиво секретарей называют) вице-президента.
Потому может мне машину купить.
Вот еще одно твое письмо.
5 июля 1977 г.
Дорогой Котя!
Сейчас уже без десяти 11, Оленька наконец угомонилась, а я могу спокойно писать. Ее не дождешься — она занимается прожектерством: вот какое длинное письмо она напишет папе, но только не после завтрака (а к вечеру говорит — только не до ужина и не после ужина, а завтра после завтрака). Чтение тоже идет с трудом. Зарядку она по программе не делает, но зато лазает, висит, крутится на карусели (у меня голова кружится, а ей хоть бы что). Обычно выходим мы из дома часов пол-одиннадцатого (встаем от полдевятого до четверти десятого). По дороге заглядываем в кафе, там она пьет свой молочно-фруктовый коктейль через соломинку, а я — кофе. Когда погода более-менее приличная, не льет, как бывает нередко, и не холод без солнца, то идем на «моря-окияны», там прямо на пляже детская площадка, я сижу на скамейке, часто в куртке, а она (и др. дети) носится по площадке босиком (конечно, не все три часа босиком), потом моет ноги в море, а если погода приличная, то окунается. Часа в три обедаем. Пока
Но сегодня такой ветрило, что всех посдувало с пляжа. Некоторые сидят в пальто, кое-кто и купается. Мы пошли в лес, встретили Оленькину подружку Машу, к которой она прилипла (подружка-то на два года старше, в сентябре в школу пойдет). В лесу полно черники, и с моей помощью Оля съела, наверно, стакан. А вообще, даже к клубнике она равнодушна, я ей силой впихиваю (клубника — государственная, неважная, по 2 р. 50 к., а на рыночке, перед универсамом, где работает наша хозяйка, по 3 р. 50 к. и по 4 р. — приличная). Помидоры по 2 р. 50 к. привозят из Риги, здесь они бывают редко. Огурцов мало, обычно кооперативные — по 2 р. Появился крыжовник, но зеленый, по 60 к.
С этого воскресенья народу понаехало очень много. Сегодня полтретьего после разговора с тобой мы с Оленькой зашли в кулинарию купить булочки, там рядом столовая — народу полно, даже на улице очередь. Всего здесь две столовых, диетической нет. Конечно, стоять с Олей в очереди и еще час есть — это слишком. Гораздо легче готовить дома. Хозяйка раз принесла курицу, мы ели ее четыре дня. Теперь принесла 1,5 кг мяса, почти одна мякоть, я часть приготовила, часть в морозилке.
Пока с продуктами прилично (хотя сегодня бабки бегали по всем магазинам в поисках мяса, видно, перебои в снабжении), но народу, говорят, больше обычного (и чего едут, прогноз, что ли, не слышат, мы-то уж заехали, куда деваться), так что как будет дальше — неизвестно. Правда, с молочными продуктами свободно.
Купила я здесь апельсины, даю ей. Но лучше всего она ест помидоры. Стараюсь давать ей клубнику, пока не сошла. Тьфу-тьфу, диатеза у Оленьки нет. Ждет она тебя, Котя, ужасно. Меня совершенно не слушает, знает, что все сходит с рук, а если и стукну, то она трендит сразу: «Не больно, не больно, курица довольна», потом для приличия погнусавит, и все идет по-старому.
(продолжение письма синим карандашом)
6 июля 1977 г.
Оленька просит лист бумаги — собирается наконец приступить к письму. Погода сегодня плохая: холодно, ветер с моря (уже третий день), брызжет дождь. С десяти до часу мы все же гуляли в сосновом лесу.
Наша хозяйка — бедность удивительная, на быт и еду денег нет, живут впроголодь, хотя она и работает в магазине — честная. Но это ты сам увидишь. Белье нам поменяли ровно через десять дней, мусор выносят, всем пользуемся.
Целуем тебя, Котя, милый.
Оленька истерзала меня с письмом, все время отвлекает — я пишу эту синюю часть письма уже час. За это время у меня созрела мысль, не сделать ли мне витамин из клубники. Хозяйка принесла со своего участка целое ведро. Угостила нас (я их тоже иногда угощаю чем-нибудь) отборными ягодами. М. б. я у нее куплю и сделаю витамин. Да, вместо стеклянных банок все возят даже варенье в полиэтиленовых пакетах (пакет в пакет), только их запаивают утюгом.
Целую, целую.
Всем большой привет.
Как же, как же, Виталик помнил, как, приехав на Рижское взморье сменить Наташу и пасти дочку гулял с Олей и Машей и из последних сил сочинял для них истории — непременно с хорошим концом, так они требовали. Героем был клоун по имени Чудак с разноцветными глазами и волшебным чемоданом, который (чемодан) мог выполнять всякие желания, а при необходимости превращался в самолет.
Когда Ольга подросла и отказалась слушать байки про Чудака, Виталик стал напрягать фантазию, чтобы удержать интерес дочки к прогулкам вдвоем, — ведь мантра «Пап, расскажи что-нибудь» никуда не делась. Попытки пристроить к делу детскую классику не очень удавались — во-первых, он и сам с трудом вспоминал приключения детей капитана Гранта, Тома Сойера и Гавроша, а во-вторых, вскоре выяснилось, что Ольга все это и сама знает. Пришлось придумывать. И как-то в ответ на просьбу рассказать «про войну» сочинил такую вот историю, которую и назвал
Историк
— Куда ж ты ее, в такой-то мороз? — К санкам наклонился старик в лохматой куртке и просунул пальцы Мике под платок. — Э, да у нее жар!
— Потому и везу, что жар. К доктору везу. — Я половчее пристроил лямку на груди.
— А доктор сам чего не пришел?
— Не может. Слабый.
— Ты, стало быть, сильней?
Вот настырный старик. Чего привязался? Я натянул лямку и потащил санки дальше. Главное — не садиться. Тетя Ксения вчера воду везла с Невы, села — и все. И осталась.
— Эй!
Оборачиваться я не стал. Если надо — пусть догоняет.
Он и догнал.
— Тебя как зовут?
— Сергей.
— А она тебе кто? Сестра?
— Он это. Брат. — И чего говорить, только силу терять. До Николай Петровича вон еще, два дома.
— А брата как зовут.
— Ну Мика, Миша зовут.
Начиналась горка. Очень я ее боялся. Снег убитый, скользко. Лямка на грудь налегла, так назад и тянет, мочи нет. Дышать больно. Вдруг — будто нет лямки. Оглянулся — старик санки толкает. Одной рукой. Здоровый. Так и вошли. Он еще дверь парадной подержал, а я санки втянул. Я думал Мику оставить и на второй этаж подняться, чтоб с Николай Петровичем его отнести. А старик вдруг берет Мику на руки и говорит: