Савмак. Пенталогия
Шрифт:
– Хайре, гинекономарх!
– сказала женщина, переступив порог.
– Я - Исигона, жена начальника эргастула Олгасия. Рада приветствовать тебя в нашем доме.
– Хайре, Исигона, - выдавил из себя через боль Ламах.
– Рад знакомству.
Сделав несколько шагов вглубь комнаты, Исигона поставила светильник на столик у стены напротив софы.
– Тебя привели под утро товарищи, - сказала она с улыбкой, отвечая на прозвучавший перед её появлением вопрос.
– Не привели, а принесли, - уточнила одна из старших девочек, как видно, самая смелая, вынудив остальных прыснуть в кулачки и ладошки озорным смехом.
–
– Что и не удивительно, ведь они тебя ещё не знают в лицо.
– Крики и грохот стояли такие, что все собаки в городе проснулись!
– прокомментировала всё та же смелая на язычок девушка, и её сёстры опять покатились со смеху.
– Мелана, помолчи, - обернулась в её сторону Исигона, попытавшись сделать строгое лицо.
– Мой муж вышел на шум и предложил соматофилакам занести тебя сюда, в гостевую комнату, - закончила она, вновь обратив лицо к гостю.
– Прошу прощения, что мои проказницы тебя разбудили.
– Нет-нет! Я сам проснулся, - прогудел, опуская ладони на колени Ламах (к счастью, его кинули на софу как был в одежде, стянув только заляпанные грязью скифики).
– А который сейчас час?
– Солнечное колесо как раз зацепилось за крышу Нового дворца, - постаравшись придать голосу как можно больше язвительности, поспешила уведомить проспавшего полдня вояку Мелана.
– Ох, мне нужно идти! Благодарю за приют. А где мои...
– Твои скифики под софой, - опередила ответом вопрос Исигона.
– Там же и пояс с мечом.
Осторожно нагнувшись, Ламах нашарил между широко расставленными ногами отмытые от грязи и почищенные скифики и пояс.
– Только муж не велел тебя отпускать, - уведомила Исигона.
– Я уже послала за ним, он сейчас придёт. Он хочет познакомиться с новым гинекономархом, угостив его хорошим домашним обедом и чашей доброго вина.
– Ну, хорошо...
– Ламах знал по опыту, что лучшим способом прояснить помутившееся сознание и унять похмельную головную боль является утренняя чаша крепкого вина.
– Но сперва мне надо... выйти, - сказал он, торопливо натянув на ступни свои "разнокалиберные" скифики.
– Да, конечно. Кулия, - обратилась, выходя из комнаты, Исигона к восьмилетней дочери.
– Раз уж вы уже познакомились, покажи гостю, где у нас отхожее место.
Когда Ламах вышел из нужника, Олгасий уже ждал его во дворике у входа в дом, держа ладони на плечах стоявшей впереди с кувшином воды и расшитым цветами рушником Кулии, успевшей уже сообщить отцу, что дяденька Ламах хочет на ней жениться. Ответив на приветствие расплывшегося в улыбке хозяина дома и поблагодарив его за гостеприимство, Ламах улыбнулся и подмигнул, как старой знакомой, своей будущей невесте. Ополоснув и вытерев руки, он, прежде чем пройти с Олгасием в дом, взял у не сводящей с него чёрных сияющих глазок девочки тяжёлую глиняную гидрию и жадно припал к её утиному носику. Вернув заметно полегчавший кувшин Кулии, Ламах потрепал её легонько по розовой щёчке и проследовал вслед за нею в дом.
Кулия с гидрией и полотенцем шмыгнула на поварню, где священнодействовала у очага Исигона с помогавшими ей старшими дочерьми, а Ламаха Олгасий завёл в расположенную по-соседству трапезную. Прелестная юная девушка, зажёгшая перед их приходом
– Мы люди простые, привыкли есть сидя, не так, как богачи, - стал оправдываться Олгасий.
– Да и мы, простые воины, не приучены разлёживать за обедом, - улыбнувшись, успокоил его Ламах, проводив взглядом юную вертихвостку.
Решительно отказавшись от чести сесть в хозяйское кресло, Ламах устроился на краю лавки по левую руку хозяина. Старшая дочь Хрисиона тотчас внесла с кухни и поставила на стол перед отцом длинношеий расписной кувшин с вином и знакомую Ламаху гидрию с подогретой водой, а шедшая по пятам за сестрой Кулия торжественно поставила перед отцом и гостем по высокому, расписанному цветами по красной глазури скифосу.
– Прошу простить меня за ночное вторжение, - сказал Ламах, после того как девицы, косясь через плечо на гостя, удалились на кухню.
– Э-э, пустяки!
– расцветил розовощёкое лицо добродушной улыбкой Олгасий, смешивая во вместительных скифосах две трети выданного Исигоной по такому случаю дорогого привозного красного вина с третью воды.
– Мы ведь понимаем: проститься по-доброму с товарищами, с которыми, как говорится, пролил не одну котилу пота, прошёл огонь и воду, - святое дело! Ты не будешь против, если мои красавицы составят нам компанию за обедом? Заодно и познакомлю тебя с ними, хотя, я вижу, с Кулией ты уже успел подружиться, хе-хе!
Ламах, понятное дело, не возражал: в самом деле, соседей надо знать.
– Ну как, полегчало?
– сочувственно улыбаясь, спросил Олгасий, после того как они одним духом выпили до дна за знакомство.
Похвалив вино, Ламах спросил, не знает ли Олгасий, где его посох. Олгасий ответил, что когда друзья привели его под утро к нему в дом, при нём были только меч и нож.
– А, ну ладно. Видно, забыл у Мамия, - предположил Ламах.
– Не беда. Позже пошлёшь гинеконома, он привезёт, - сказал Олгасий.
Тем временем младшая из дочерей Олгасия, 7-летняя Наида, оттянула в сторону полог и её старшие сёстры стали заносить и ставить на стол блюда с разными вкусностями. Малышня - Кулия, Наида и 10-летняя Сория - сели на одну лавку с Ламахом, правда, ближе к матери; три старшие сестры - 17-летняя Хрисиона, 16-летняя Токона и 14-летняя Мелана уселись напротив. Единственная в доме крепкотелая, русоволосая, некрасивая рабыня лет тридцати, прислонясь сутулой спиной к дверному косяку, застыла в готовности унести освободившуюся посуду и принести с кухни всё, что ещё потребуется. Таким образом, определил Ламах, Олгасий, похоже, был единственным мужчиной в доме среди восьми женщин.