Сценарист

Син Айкава

— Ах ты маленькая сука! — закричал он и, будучи с закрытыми глазами, наотмашь нанёс мне сильный удар кулаком по голове, который тут же вернул меня на землю.

Боль пронзила мою голову, словно раскаленный шип проник в самое глубокое измерение моего существа. Мир вокруг меня начал искажаться, тускнеть и угасать, словно тёмная пелена, поглощающая меня с каждой секундой. Ощущение головокружения охватило меня, словно я находилась на краю пропасти, балансируя на тонкой нити между сознанием и бесконечностью тьмы. Мои конечности стали тяжелыми и непослушными, словно куклы без нитей, которые не слушаются своего хозяина. Медленно, словно парусник без ветра, я скользила в мир полумрака, где все чувства слились в единое безмолвие. Мои глаза, испачканные слезами и кровью, начали сильно искажать

изображение, покрывая окружающую реальность пеленой непонимания. Шумы окружающего мира стали тусклыми, словно отдаленный эхо в пустоте. Сердце, которое только что билось с бешеной силой, теперь замерло.

Тьма начала обволакивать меня, безжалостно поглощая в свои недра. Мои мысли рассыпались, словно потерянные пазлы, не находящие своего места. Была только тишина, которая расширялась в моем сознании, затмевая воспоминания и чувства. Я пыталась сопротивляться, бороться за остатки своего присутствия, но с каждым мгновением силы моего существования покидали меня, словно сон на рассвете.

Где-то вдалеке я всё ещё слышала голоса двух этих тварей. Пришлось прислушиваться, дабы понять, что они говорят.

— Эта сука использовала на мне свою причуду! — кричал Стервятник.

Слова Ворона мне разобрать не удалось, но я уверена, что в тот момент он ответил ему насмешкой.

— Да пошёл ты! — вновь закричал он. — Маленькая дрянь! — вновь оскорбил меня он, после чего, судя по реакции моего тела, нанёс мне удар ногой прямо в рёбра, от чего моё сознание тут же окончательно покинуло тело.

* * *

Очутилась я, как полагается во всех подобных историях, в больнице, ощущая тяжёлую и острую боль в районе головы. Воспоминания прошлой ночи не сразу возвращались — они предпочли дать мне время для восстановления, после чего резко начали приходить обратно, всё больше и больше вводя меня в первобытный ужас. Сейчас, конечно, мне просто жутко вспоминать о тех событиях, но, будучи ребёнком, я не могла успокоиться часами, вспоминая каждую деталь той самой роковой ночи.

Мама, кстати, осталась живой, но, к нашему великому несчастью, она… ну, скажем так, стала не от мира сего. Психика её пострадала очень сильно, как и её тело, что было просто усыпано самыми разными травмами средней и тяжёлой тяжести. Лицо её было настолько обезображено, что я даже не сразу признала в ней собственную мать: куча кровоподтёков, ушибов, гематом, перелом лобовой части черепа, перелом глазницы, повреждение роговицы глаза и многое другое.

Врачи сразу сказали, что её мозг был сильно повреждён из-за многочисленных травм головы, как и повреждено её ментальное состояние. Конечно, были надежды на то, что моя мама сможет «вернуться», но шансы на это были очень малы. С одной стороны, я очень благодарна тем врачам, ибо они не стали утешать меня тем, что всё будет хорошо, что всё вернётся — они сразу начали говорить мне правду. Да, сначала я не сильно оценила этот жест, но теперь я питаю к тем людям чистое уважение, ибо они сразу начали готовить меня к масштабным изменениям в моей жизни.

Я проводила дни и ночи у кровати моей матери, пытаясь проникнуть сквозь мутное сознание, через толщу мрака, чтобы достичь её души. Глаза, которые когда-то были наполнены теплом и любовью, теперь смотрели в никуда, лишены всякого смысла и осознания. Моя мать превратилась в тень самой себя, существующую между миром реальности и пучиной её внутренних демонов. Мне приходилось сталкиваться с её приступами беспокойства и бессмысленных выходок, когда она кричала и пыталась сорвать с себя несуществующие на ней одежды, испытывая неподдельный ужас и паранойю. Она терялась в своих мыслях, смешивала прошлое и настоящее, будто путешествуя в лабиринте собственного разума.

Моё сердце разрывалось, видя, как моя мать мучается и теряется в своём внутреннем аду. Я старалась быть рядом, поддерживать её, несмотря на свою собственную слабость и собственные раны, что не успели полностью зажить. Часто я засыпала, сидя на стуле, и просыпалась с непроизносимым именем матери на губах, молясь за её исцеление.

Моя жизнь кардинально изменилась. Вместо детской беззаботности и игр я стала опекуном и опорой для своей матери. Я училась приспосабливаться к новым ролям, пытаясь справиться

с огромным бременем ответственности, которое внезапно легло на мои плечи. С этим мне очень сильно помогал отец, который также всё это время испытывал… некоторую неопределённость, некоторый шок и, можно сказать, даже испытывал чувство недоверие к этой реальности. У него было очень много истерик по поводу матери и всего произошедшего. Я впервые увидела, как папа плачет. Для меня он всегда был примером мужества, олицетворением силы и стойкости, но в тот момент, когда он сидел перед своей женой, видя её в таком искалеченном виде, он не мог держаться.

Со временем отец, обычно такой решительный и непоколебимый, стал тенью своего прежнего "Я". Его глаза, ранее искрящиеся от энергии и оптимизма, теперь выглядели пустыми, пронизанными страхом и безысходностью. Я видела, как он бессонными ночами склонялся над матерью, взывая к той частичке её, что ещё могла откликнуться на его прикосновение. Неудивительно, что, будучи в таком состоянии постоянно, он начал часто пить. Очень часто. Не проходило и дня, чтобы он не выпил несколько бутылок тяжёлого спиртного. Быть может, в тот момент мне стоило вмешаться в эту ситуацию, дабы попробовать убедить его бросить это дело, но я… я не могла этого сделать, ибо я ощущала себя главным виновником всех тех событий, что произошли с мамой. Если бы тогда я не просила родителей сводить меня в кино, наверное, всего этого бы не случилось. Именно по моей прихоти мы шли в той улице той ночью, и именно по моей прихоти прямо сейчас мама находится в таком состоянии. Ощущая всё это, я не решалась говорить что-либо отцу — не имела права.

Спустя некоторое время, когда физическое состояние матери стало лучше, мы забрали её домой, ибо больше мы были не в состоянии оплачивать услуги больницы. Разумеется, отец попросил подробный список лекарств, которые нужно давать матери, дабы хотя бы попытаться вылечить её.

Мы вернулись в тот дом, который уже не был для нас пристанищем, а стал свидетелем нашего падения. Вместо счастливых семейных воспоминаний, стены этого места теперь отражали лишь тоску и разрушение. Наше существование затерялось в безмолвии затхлых комнат, наполненных запахом медицинских препаратов и отчаяния. Дом стал местом мрачных тайн и терпкого одиночества. Мы жили внутри него, охваченные своими темными мыслями и болезненными воспоминаниями. Каждый день был пронизан тяжёлой атмосферой, которая затягивала нас в бездонную пропасть безысходности. Никакие лекарства не могли вернуть маму нам, никакие слова не могли вернуть покой отцу, и никакая молитва не могла вернуть нам наше прежнее счастье.

Моменты, когда мама начинала кричать, впадая в приступы страха, были как безумные симфонии боли и безысходности. Голос её пронзал воздух, разрывая его на миллионы осколков моего сердца. Её крики были исступленными проявлениями внутренней пытки, которую она не могла остановить. Они заполняли пространство, проникали сквозь стены и дотягивались до самых глубин моей души. Каждый крик был ножом, который пронзал мои нервы и оставлял следы на моей душе. Они отзывались эхом в моей голове, повторялись снова и снова, не давая мне покоя. Я чувствовала, как сила этих звуков уносила меня в бездонную пропасть безумия. Слова, лишённые смысла, вырывались из её рта, как последний крик отчаяния, накатывая волнами на меня. Каждый приступ был напоминанием о боли, которую несли в себе оба моих родителя. Мой отец, с глазами, пропитанными страхом и отчаянием, бессильно стоял рядом, его руки пытаясь удержать её, но безуспешно. В эти моменты, мы сливались в едином аду, из которого не было спасения. Крики пронзали нас, и мы тонули в этой мрачной симфонии безнадежности.

Отец продолжал теряться в алкоголе, его тело и разум погружались в туман наркотической зависимости. Я видела, как он терял контроль над собой, как его руки тряслись от отказа, а голос заикался, изливая свои обвинения в мою сторону. Он обвинял меня в причастности к случившемуся, пытаясь переложить ответственность на мои плечи, но я знала, что эти обвинения были лишь отражением его собственной горечи и непреодолимой пустоты, потому не сердилась на него.

В конце концов, он был не единственным в этом доме, кто считал меня виноватой.