Счастье Раду Красивого
Шрифт:
Мы говорили ещё некоторое время, обсуждали придворную жизнь, и Ахмед-паша теперь высказывал мнения, которые вряд ли высказал бы, оставаясь в милости. Такие мнения высказывает лишь тот, кто впал в немилость, однако я охотно кивал и соглашался, чтобы не потерять доверие опального поэта. "Без доверия не совершается то, чего я хочу", - думалось мне.
Вино всё больше действовало как на меня, так и на моего собеседника, и если раньше мы сидели на достаточном расстоянии друг от друга, то теперь - совсем близко и не чувствовали неловкости. Мы то и дело задевали друг друга локтями,
Ахмед-паша то и дело приобнимал меня за плечи и восклицал: "Ах, мой друг Раду-бей!" - а затем опять говорил что-нибудь нелестное о придворных порядках.
И вдруг поэт в очередной раз наполнив пиалы, сделался очень серьёзным. Его весёлость, которую он показывал на протяжении минувшего часа, вдруг пропала.
– Раду-бей, прошу тебя, не пойми превратно, но я хотел встретиться с тобой не только для того, чтобы от всего сердца благодарить. Меня беспокоит судьба того юноши. Ты ведь наверняка знаешь, не понёс ли он наказание из-за меня.
– Он служит при дворе, как прежде. В той же должности, - ответил я и вспомнил охоту, которая состоялась недавно уже без участия Ахмеда-паши.
– Когда я видел этого юношу в последний раз, он не выглядел несчастным.
– А может быть...
– Ахмед-паша замялся, - может быть, ты говорил с ним?
– Нет. Для чего?
– Мне хотелось бы знать, не сердится ли он на меня.
"Эх, ну зачем спрашивать о ком-то, если я здесь!" - воскликнул внутри меня юный Раду, а Раду более опытный с досадой понял, что любовь к красивому пажу по-прежнему жива в сердце поэта.
Однако в ту минуту мне подумалось, что пажа уже не следует опасаться: "Это дело прошлое. Ахмед-паша и сам понимает, что паж для него недоступен, а завтра предстоит отъезд в Бурсу, который нельзя ни отменить, ни отсрочить. К тому же пажа здесь нет. Зато я здесь".
И всё же чувство досады заставило меня стать немного язвительным:
– Ахмед-паша, неужели тебе есть дело, что думает юноша, который не имеет особых склонностей?
Поэт вздохнул, а на его лице вдруг появилось выражение такой горькой тоски, что я почувствовал себя обиженным - он и впрямь хотел бы видеть здесь, на моём месте того пажа, а вовсе не меня.
Ахмед-паша молчал несколько мгновений, а затем задумчиво произнёс:
– Но он позволил мне поцелуй. И это, возможно, означает...
– Паж следовал приказанию султана, - перебил я.
– А приказ состоял в том, чтобы позволить тебе проявить твои чувства. Паж повиновался, но не более. Я сам видел, как он с отвращением вытирал губы после случившегося. Прости, мой друг, но я должен сказать тебе горькую правду. Этот юноша не имеет особых склонностей и втайне презирает таких как ты и я. Он бы презирал нас явно, если бы не знал об особых пристрастиях султана и не боялся оскорбить его заодно с нами.
Мой собеседник совсем понурился, и я вдруг подумал о том, как мог бы его "утешить". Вот почему я взял пиалу в левую руку, чтобы освободить правую, и эта правая почти сама собой легла на плечо Ахмеда-паши:
– Мой друг, - вкрадчиво произнёс я, - мне и самому порой бывает очень
Мой собеседник молчал, а я, совсем осмелев, погладил его по щеке кончиками пальцев правой руки, а левая уже передвинулась по его плечу так, что лежала поверх воротника кафтана и слегка касалась шеи.
– Не печалься, - теперь я говорил не вкрадчиво, а ласково и почти перешёл на шёпот, будто боялся громким голосом спугнуть свою удачу.
Ахмед-паша поднял на меня глаза:
– А что ты скажешь, если я попрошу тебя о почти невозможном?
– О чём?
– шёпотом спросил я и ещё больше приблизил лицо к его лицу. Мы почти соприкасались носами.
– Устрой мне свидание с предметом моих несчастий, - торопливо заговорил поэт.
– Уговори его как-нибудь, чтобы пришёл сюда.
Я отпрянул:
– Что?
Показалось, что кончики пальцев, которыми я только что прикасался к собеседнику, горят, как обожжённые.
Ахмед-паша смотрел на меня, но будто не видел и всё так же торопливо говорил:
– А если он не согласится на уговоры, предложи денег. Пусть я лишён доходов визира, но у меня ещё осталось...
– теперь бывший визир посмотрел на меня осмысленно: - Ты полагаешь, я безумен?
– Да!
– воскликнул я.
– И тебя не узнать! Я полагал, что ты слишком умён, чтобы так... Ты потерял всё из-за смазливого пажа, которому даже не жаль тебя. Будь его воля, он бы плевал тебе в лицо!
Я сказал это громко, чтобы задеть Ахмеда-пашу, заставить его сердиться и кричать. Хотел, чтобы он испытал такое же разочарование, которое испытал я, узнав, насколько несбыточны мои собственные мечты.
Я наивно полагал, что выпитое вместе вино и мои прикосновения помогут соблазнить поэта, пробудить в нём желание, которое захочется немедленно утолить, а он даже не заметил моих ухищрений, потому что думал о своём! Даже не заметил! Правду говорят, что влюблённые слепы, глухи и жестоки. Поэт оказался слеп по отношению ко мне. И жесток.
– Неужели ты не понимаешь, что он не придёт сюда, сколько ни предложи!?
– я кричал всё громче.
– Всех твоих денег окажется мало! И даже всех денег мира! Паж не придёт. В нём слишком сильно отвращение к мужчинам как к любовникам!
– Тогда я предложу ему дружбу.
– По-твоему, он глупец!? Зачем ему твоя дружба? К тому же дружба с тобой - верный путь снискать султанскую немилость. Наверное, я сам глупец, если сижу здесь. Мне лучше уйти, - я поднялся на ноги.
– Ну, помоги же мне, мой друг!
– взмолился Ахмед-паша.
– Я знаю сам, что это как безумие и наваждение, но ничего не могу с собой поделать. И только ты можешь помочь мне исцелиться!