Счастье Раду Красивого
Шрифт:
Я понимал, что поступаю недостойно и лишь вымещаю на этом юноше свою злость, но не мог заставить себя прекратить.
– Пусти, господин! Пусти!
– орал тот дурным голосом.
– А-а-а-а-а-а-а!
Эти крики ласкали мне слух. Хотелось скинуть наглеца с лестницы, посмотреть, как он кубарем покатится вниз, увидеть его разбитое лицо после этого. А ещё лучше - пусть бы сломал себе рёбра или даже шею!
И вдруг мне показалось, что Ахмед-паша сейчас стоит на пороге комнаты и наблюдает за моей
Я не нашёл в себе сил оглянуться и проверить, верно ли это, но, чуть-чуть не дойдя до лестницы, выпустил воротник слуги:
– Ещё раз посмеешь толкнуть меня, - мои слова были похожи на шипение, - я тебя так отделаю, что долго будешь за бока держаться.
Мальчик-юноша смотрел на меня с детской обидой. В его глазах стояли слёзы, и мне сделалось ещё противнее от самого себя, как будто я обидел даже не взрослого, а ребёнка.
Почти бегом спустившись на первый этаж, где ждали мои слуги, я вышел из таверны и вернулся во дворец.
* * *
Даже вернувшись во дворец, я не мог успокоиться. Внутри меня всё клокотало, но, как назло, именно в это время мне следовало присутствовать в свите султана на очередном празднике. Устроили пир, на котором проходило состязание поэтов, и это лишний раз напомнило мне, что Ахмеда-паши, который в недавнем прошлом являлся главным участником подобных состязаний, при дворе больше нет...
Мехмед заметил моё состояние, поэтому уже ближе к ночи, когда празднество окончилось, и настало время расходиться, он сделал мне знак, чтобы я шёл следом.
Оказавшись в своих покоях, султан с нарочитой непринуждённостью произнёс:
– Хочу спросить твоё мнение о моём новом стихе. Никто при дворе мне правды не скажет, но в отношении тебя у меня есть надежда, что ты не станешь льстить...
– он подал мне листок, вынутый из шкатулки, стоявшей на широкой полке в стенной нише.
Была уже третья декада сентября, осень всё больше вступала в свои права, поэтому не казалось удивительным, что стихотворение Мехмеда тоже посвящалось осени.
В середине я нашёл примерно такие строки:
Богаты мы, когда по осени обилен урожай,
Но в сердце нищета, ведь страсти остывают.
С полей к нам в закрома стекается зерно,
Пока богатства чувств незримо ускользают.
Они напомнили мне о стихах Ахмеда-паши, слышанных от самого поэта. Невольно подумалось, что Мехмед заимствует у него, но воровством это вряд ли следовало считать, потому что сформулировано было иначе - хуже.
В этих строках не ощущалось искренности. Вместо неё присутствовало нарочитое стремление говорить изящно. Или мне только показалось так, потому что я был расстроен?
– Что случилось, мой друг Раду? Неужели,
– спросил султан, наблюдая за меняющимся выражением моего лица.
Хоть я и старался не показывать чувств, но сегодня у меня не получалось притворяться, поэтому следовало говорить правду. Даже если правда могла представлять опасность для меня, искренность являлась менее опасной, чем неискусная ложь.
– Дело не в стихе, повелитель, - произнёс я.
– Просто стихи напомнили мне об Ахмеде-паше. Я видел его сегодня.
– Ах, вот как, - спокойно произнёс Мехмед, тем самым показывая, что не очень удивлён, и что он пока не решил, гневаться или нет. Всё зависело от того, что мной будет сказано дальше.
– Лучше бы мне его не видеть, - продолжал я.
– Ахмед-паша сильно изменился за те дни, которые провёл в тюрьме. Он безумен. Потерял разум от любви. Это странное и даже страшное зрелище.
Мехмед воззрился на меня в недоумении, а я продолжал говорить. И даже радовался, что могу позволить себе откровенность, и что у меня есть надежда быть понятым:
– Как такое возможно! Ахмед-паша, один из самых разумных людей, которых я знаю, теперь перестал быть собой. Потому что разумный человек, оказавшись в его положении, вёл бы себя совсем иначе. Ахмед-паша потерял твоё благоволение, повелитель, и должность визира. Потерял имущество, наконец. Но Ахмеда-пашу всё это совершенно не заботит. Все его мысли - о том сокольничем. Это из-за одного поцелуя, который мы наблюдали в бане. Ахмед-паша не хочет верить, что поцелуй для юноши был отвратителен. Ахмед-паша думает только об этом поцелуе. А сегодня поймал меня, когда я выходил в город, и просил устроить с юношей свидание. Безумец! Он не желал понять, что просьба совершенно невыполнима. Я бежал от него, потому что больше не мог вынести безумных речей.
Султан слушал очень внимательно, а затем вдруг хохотнул и сказал:
– А знаешь, Раду, ты подал мне отличную мысль о том, как я могу наказать изменника ещё сильнее, но при этом выглядеть милостивым для тех, кто ему сочувствует.
Теперь уже на моём лице отразилось недоумение, а султан, довольно улыбаясь, продолжал:
– Ахмед-паша хочет увидеть этого смазливого мальчишку... и увидит. И даже больше: мальчишка поедет вместе с ним в Бурсу.
– Зачем, повелитель?
– А затем, чтобы Ахмед-паша мог на него насмотреться.
– Прости, повелитель, но я всё ещё не понимаю.
– Ахмед-паша будет на него смотреть и рано или поздно увидит, что в глазах этого красавца - лишь ненависть, смешанная с презрением. Разве это не самое тяжёлое наказание для влюблённого? Лишь в стихах говорится, что влюблённый рад получить даже гневный взгляд от предмета своей любви. На самом же деле всё наоборот. Любовь становится мучительной, когда от тебя не хотят принять ухаживаний, не позволяют любить и признаваться в любви.