Счастливчики
Шрифт:
— Ну? — спросила Эллисон.
— Я дозвонился ей. Она сказала, что мы можем приехать сегодня вечером на пару минут. Она вспомнила, как Оливер говорил ей, что я был его лучшим другом.
На лице Эллисон отразилось подобие улыбки.
— Так мило. И какой у нее был тон?
— Не очень-то была рада меня слышать, но, кажется, что она в принципе не радуется звонкам. По-моему, у нее депрессия. И я не могу винить ее за это.
— Что еще она сказала?
— Сказала, что папа знал. Она позвонила ему сразу после того, как все случилось.
— Он
Роланд кивнул.
— Я не смог добиться от нее большего. Она сказала, что мы можем поговорить об этом сегодня вечером.
— Ты сказал папе, что мы уезжаем? — спросила она.
— Я сказал ему, что хочу вытащить тебя из дома и отвезти в Портленд на настоящее свидание.
— И что он ответил?
Он сказал: — В верхнем ящике лежит пятьсот долларов наличными, и не смей показываться до утра.
— Я так понимаю, он одобряет?
— Можно и так сказать.
Тора согласилась приехать домой и присмотреть за доктором Капелло, пока их не будет. Она сказала, что будет присматривать за отцом днем и ночью, если они привезут ей бургер из «Литл Биг Бургер16» из Портленда. Обещание, которое легко дать и сдержать. Эллисон и Роланд сели во взятую напрокат машину и поехали на восток по заросшему деревьями шоссе, связывавшему город с побережьем.
— Никогда не забуду, как здесь много зелени, — сказала она, пока они ехали, то и дело оказываясь в тени деревьев.
— Если не пойдет дождя, то зелени скоро не останется. Мы пропустили все сроки.
Роланд смотрел не на нее, а в окно машины. В стекле окна она увидела выражение его лица. Оно было мрачным.
— Ты волнуешься о папе, — сказала она.
— Он мне все рассказывает, — сказал Роланд. — Я самый старший. Когда он уезжал, я всегда оставался за главного. Именно мне он рассказывал о плохом, даже когда не говорил Дику или Торе. Не понимаю, почему он утаил это от меня.
— Он очень заботится о своих детях.
— Мне не стоило говорить, когда мне было шестнадцать, семнадцать или восемнадцать. Но сейчас я взрослый, — сказал Роланд. — Я смогу справиться с плохими новостями.
— Уверена, у него были на то причины. Возможно, врачебная тайна?
— Он действительно оперировал Оливера. Возможно, дело в этом.
— Жаль, что я плохо помню Оливера.
— Он пробыл у нас около полугода, — сказал Роланд. — Приехал после Рождества, уехал в июне.
— Покончил с собой в октябре, — сказала она. — Не могу понять, почему. И в четырнадцать лет?
— Подростки совершают рискованные вещи, — ответил Роланд. — Может, он покончил с собой не намеренно? Может, он просто играл с оружием?
— Может, — сказала Эллисон. — Хотя МакКуин назвал это самоубийством, а не несчастным случаем.
— Посмотрим, что скажет его мама. Она знает.
— Ты действительно считаешь, что это был несчастный случай? Или ты просто надеешься на это, потому что
— Да, католики не поклонники самоубийств, — сказал Роланд. — Но я не верю в Бога, который отправляет трудного ребенка в ад из-за одного неверного решения. Я верю в Бога, который говорит, — Позвольте детям приходить ко мне. Санта Клаус — парень, который приходит со списком для хороших и непослушных детей. Не Бог. Во всяком случае, не мой Бог.
Эллисон подумала, что это, возможно, самая прекрасная вещь, которую она когда-либо слышала от него. Положив руку ему на колено, она сжала его. Роланд улыбнулся, поднес ее ладонь к губам и поцеловал, и, хотя она не была верующей, она помолилась, чтобы в одном аббатстве скучали по одному монаху на Рождество.
Потом они поехали по мосту в Вашингтон. Дом они нашли без особого труда — маленькое бунгало голубого цвета, видевшее лучшие времена. Казалось, что и Кэти видела лучшие времена. Дверь открыла бледная копия женщины — исхудавшая и с впалыми щеками, нездоровым цветом лица и темными кругами под глазами. Хотя Кэти не улыбнулась, когда их представили друг другу на крыльце, Эллисон не сочла ее недружелюбной, просто та была слишком измотанной, чтобы контролировать выражение лица, к которому уже так привыкла.
— Спасибо, что встретились с нами, миссис Коллинз, — сказала Эллисон. — Нам очень жаль, что пришлось вас побеспокоить.
— Пожалуйста, называйте меня Кэти, — сказала она и жестом пригласила их присесть на выцветший диван цветочного оттенка, стоявшем в загроможденной мебелью гостиной. Эллисон и Роланд присели, а Кэти заняла место на такого же цвета, как и диван, оттоманке. — Вы были с Оливером, когда он жил в том доме?
— Были, — ответила Эллисон. — Оливер уехал за неделю до моего отъезда. Он ведь уехал в июне 2002, верно?
— Да, совершенно верно, — кивнула Кэти. — Мой муж, отец Оливера, бросил меня, когда Оливеру было восемь. Он не мог больше находиться с ним в одном доме. Почти сразу после этого я потеряла работу, и никто в семье не помогал мне с Оли. С ним было так трудно. Я больше не могла этого выносить. Пришлось позволить штату забрать его.
— Трудно? — спросила Эллисон. — Вы хотите сказать, у него были проблемы с поведением?
— Если так можно выразиться.
— У большинства из нас они были, — сказал Роланд. — Пока папа не помог.
— Ну, ваш папа, конечно, пытался, — сказала она, и Эллисон заметила, как Кэти попыталась улыбнуться. У нее так и не получилось это сделать, но она была ближе к этому, чем раньше.
— Могу я спросить, какого рода проблемы с поведением у него были? — спросила Эллисон. Она никогда раньше не совала нос в чужую личную жизнь, и это было так же странно для нее, как улыбка для Кэти.
— Вы не знаете? — спросила Кэти Роланда.
— У нас в доме было правило, — сказал Роланд. — Правило папы. Не говорить о прошлом. Он хотел, чтобы мы, дети, оставили прошлое позади.