Счастливо оставаться! (сборник)
Шрифт:
– На, – строго обронил ребенок и протянул отцу бутылку с минеральной водой.
– У-у-умница! – растрогался Истомин и дрожащими руками отвернул крышку. – Умница моя! Чуткая моя девочка!
Мальцев старательно зажмурил глаза, изо всех сил изображая спящего человека. Оля-Лиза медленно подошла к гостю и ткнула прозрачным пальчиком прямо в глаз застывшего на кровати Виктора Сергеевича.
– Какой холодный! – пожаловалась она отцу, рассматривая сначала свой палец, а потом подрагивающее веко Мальцева.
– Спит, – успокоил ее Костя.
Оля-Лиза
– Спишь? – обрадовалась ему девочка.
Мальцев старательно закивал головой, суеверно не произнося ни единого слова.
– Ну и спи-спи, – закрыла ему ладонью глаза Оля-Лиза и пообещала рассказать сказку. – Когда ты уснешь, сюда приходят разные животные. Вот девочка пришла, потом мальчик. Один мой знакомый, – вещала сивилла загробным голосом, – чистил зубы грязью. Потом он умер. От грязи. Никто же зубы грязью не чистит. А он чистил. И умер. И все умрут, кто зубы не чистит. Потому что в роты залетают микробы, а от них можно умереть. Болеть сначала. А потом – умереть. И ты, когда проснешься, вымой свои зубы, а то тоже умрешь.
Мальцеву стало страшно, и он открыл глаза с вымученной улыбкой.
– Ну хватит, Лиза, хорошая сказка.
– Хорошая? – прищурилась девочка.
– Хорошая! – с готовностью подтвердил Виктор Сергеевич. – И ты хорошая! И сказка хорошая!
– Ты куда? – расстроилась Оля-Лиза, увидев, что гость сел на кровати.
– Домой, – робко выдавил тот.
– Один мой мальчик, – завела знакомую песню Оля-Лиза, – тоже пошел домой. А там…
– Опять ты за свое! – одернула дочь выросшая словно из-под земли Фьяметта.
– Ксюша! – обрадовался жене Истомин. – Ты пришла?
Оксана нарочито не обращала внимания на куролесившего полночи супруга.
– А ты, однако, сердита, мать, – вынес вердикт кудрявый фавн, спустивший с кровати такие же кудрявые ноги.
– Костя! Прекрати паясничать!
– Любимая! – заголосил Истомин так, что даже в глазах Оли-Лизы появился искренний интерес к происходящему. – Пойми, что мир есть театр! И мой удел – на сцене жить. А может… а может, умереть на этой сцене мне-е-е? Так прикажи, любимая, артисту, и кончен бал! И жизни ход окончен. И траурный венок заменит ветку мне… лав-ро-ву-ю! Прощай!
Закончив декламировать, паяц пал на колени и пополз к ногам возлюбленной. Оля-Лиза присела на корточки и вывернула шею так, чтобы голове было удобно. Мальцев решил не дожидаться ответной реплики и обратился к Истоминой.
– Оксана, приношу вам свои искренние извинения. Я же, – помялся он, – вообще не пью. А вчера… Одним словом – спасибо вам за понимание, за приют, за терпение…
Кудрявый лицедей, почувствовав паузу в реплике партнера, включился в процесс и запел голосом котят из «Кошкиного дома»:
– Тетя, тетя Кошка… Выгляни в окошко!
Оля-Лиза засмеялась и радостно захлопала в ладоши. Фьяметта сохраняла на своем лице
– Не стоит. Всякое бывает, – отвечала Оксана Мальцеву, а Истомин в этот момент выделывал на полу немыслимые па, напоминающие конвульсии приговоренного к смертной казни на электрическом стуле. Потом выгнулся дугой и замер.
– Мама! – ликующе воскликнула девочка и ткнула в отца пальцем.
– Простишь? – приоткрыл один глаз кудрявый паяц.
– Нет, – отказалась Фьяметта. – Не валяй дурака, Истомин.
– Оксаночка, – картинно всхлипнул кающийся. – Это грех – отказывать ближнему в помощи. Прости меня, дурака. – Он встал на колени и замер в позе Марии Магдалины.
Пока Истомина раздумывала над поступившим предложением, Оля-Лиза вспорхнула ангелом, опустилась на коленочки рядом с кающейся «Магдалиной» и тоненько пропела:
– Прости папу, мамочка! Он больше не будет.
Для полноты картины не хватало светящегося нимба над головами трех представителей святого семейства, а также пары овечек и порхающих в радуге бабочек.
«Дурдом какой-то!» – подумал Мальцев и отступил к двери.
Занятый привычным священнодействием отряд Истоминых не заметил потери бойца.
– Который час? – полюбопытствовал Виктор Сергеевич у копошащейся в коридоре горничной.
– А? – не поняла Нина сути вопроса.
– Который час? – переспросил Мальцев, сознательно оттягивая момент встречи с семьей.
Горничная беззубо разулыбалась и вожделенно уставилась на отдыхающего.
Догадавшись, что ответа он не дождется, Виктор Сергеевич обронил печальное «спасибо» и направился к лестнице, ведущей на третий этаж.
Дверь в триста одиннадцатый номер была приоткрыта: там обреталась долгожданная родина. Оттуда до Виктора Сергеевича донеслось бойкое Марусино пение:
На лошадке оловяннойСкачет всадник оловянныйС ме-е-е-едною трубо-о-о-ю…Всадник с медною трубою,Ты возьми меня с собою,Вса-а-а-адник оловянный…Тара-тара-тара-тара… Тара-тара-тара-тара… – перешла Машка на музыкальную морзянку, очевидно, испытывая несказанное удовольствие от своего «тара-тара», и заголосила еще громче, причем совсем уже невпопад.
По коридору проходили прибывшие с пляжа пансионатцы, замедляли шаги у двери в триста одиннадцатый и понимающе улыбались, видя рядом с дверью переминавшегося с ноги на ногу главу семейства.
– Хорошо поет девочка! – льстили они Мальцеву и лукаво отводили глаза.
Деваться было некуда – не вечно же стоять ему под дверью в ожидании, пока Маруся прервет свое «тара-тара», – и Виктор Сергеевич решительно шагнул.
Машка, увидев испарившегося с утра, как она думала, папашу, соскочила с кровати и обрушила на вошедшего шквал вопросов: