Счастливо оставаться! (сборник)
Шрифт:
– Какую бумажку? – опешила Тамара.
– Жопу подтирать! – расхохоталась Нина, брызгая слюной.
Мальцева увернулась и на весь коридор заявила:
– Вот что, Нина…
В этот момент Маруся, забыв о конспирации, завопила:
– Ма-ама!
– Вот что, Нина…
Та заискивающе уставилась на отдыхающую.
– Сегодня в нашем номере убираться не надо.
– Нину будут ругать, – плаксиво сообщила горничная о себе в третьем лице.
– Не будут, – заверила ее Тамара и протянула пятьдесят рублей. – Завтра
– Завтра?
– Завтра, – пообещала Мальцева горничной и погрозила той пальцем. – Слышите меня, Нина? Завтра.
– Завтра, – миролюбиво согласилась женщина, хлопнула по карману с пятидесятирублевкой и направилась в другой конец коридора, бормоча себе под нос: «Завтра… Завтра…»
Маруся четко обозначила свое месторасположение в пространстве и схватила мать за руку:
– Почему ты не разрешила ей убираться?
– А зачем? Ты же убралась. – Тамаре надоело играть в прятки. Она чувствовала себя разбитой.
– А деньги зачем дала?
– Жалко стало.
– Поня-а-атно, – протянула Машка. – А почему она такая?
– Какая?
– Ну вот такая… странная: улыбается все время.
– Потому что дурочка.
– Дурочка?
– Больная дурочка, – подытожила Мальцева и ускорила шаг. – Неполноценная. Больная.
– А почему так бывает?
– А по-разному, Маруся. Обычно рождаются…
– А если у тебя ребенок родится? – всерьез обеспокоилась девочка. – Вдруг?
– Никаких вдруг, дурында! Не сваливай в следующий раз с больной головы на здоровую.
– На больную, – поправила Машка и погладила мать по руке в знак особой благодарности.
Двери в столовую, как водится, были забаррикадированы двумя колченогими стульями эпохи советского модерна. Пансионатцы, разбившись на группы, оживленно кудахтали, обмениваясь скудными новостями. Некоторые из них со свойственной для абхазского климата горячностью обсуждали нерасторопность работников столовой и отчаянно возмущались, логично соотнося стоимость услуг и несоответствующее данным услугам качество. Так обычно вели себя вновь прибывшие. Старожилы рассредотачивались под пальмами на отлакированных мокрыми плавками пеньках и обмахивались, чем придется, в плотной духоте.
– А где папа-то? – поинтересовалась Маруся.
– Не вижу пока, – ответила той мать и направилась к пустующему пеньку.
– Ты куда?
– Посижу, пока не откроют.
Машка присела рядом и приготовилась ждать. Ждать пришлось недолго: шумная компания молодых людей лихо отодвинула стулья в сторону и ничтоже сумняшеся ввалилась под своды деревянного здания.
– Пойдем, – скомандовала девочка и соскочила с пенька.
– Пусть все войдут. Минутой позже – минутой раньше: какая разница?
– Как это – какая разница?! – возмутилась Маруся и направилась к столовой.
Мальцевой было лень двигаться, и она всерьез задумалась о том, не пропустить ли обед. Как правило,
У входа в столовую Машка обернулась и махнула матери рукой:
– Ну ты идешь, что ли?
– Иду, – ответила себе под нос Тамара и сползла с пенька.
Виктора среди обедающих не было. Мальцева не на шутку встревожилась, но виду не показала и обрушилась на стул рядом с дочерью.
– Чем сегодня угощают? – нарочито весело спросила она Марусю.
– Рассольник, – буркнула девочка, допивая материнский компот. – И вино… Хочешь, возьми мое, – щедро предложила она матери.
– Не хочу…
– Не хочешь – как хочешь, – любезно проворковала Машка, плотоядно взглянув на стакан с компотом, сиротливо стоящий напротив того места, где обычно располагался ее отец.
– Дай-ка мне, Мария Викторовна, тарелку, – попросила Мальцева, половником размешивающая в кастрюле рассольник.
Машка протянула тарелку и презрительно переспросила:
– Ты что же? Папу ждать не будешь?
– Почему же не буду? Буду. Просто разолью, чтобы немного остыл.
– Ты же не любишь, когда холодное.
– Зато ты любишь.
– Я рассольник не буду, – категорически отказалась Маруся.
– А что ты будешь?
– Второе.
– А что на второе?
– Не знаю.
– А вдруг на второе – рассольник? – поинтересовалась Мальцева.
– Этого не может быть, – высокомерно изрекла девочка и таки передвинула к себе отцовский стакан с компотом.
Тамара в долгу не осталась:
– Ты что же, дорогая, не будешь ждать па-а-апу?
– Буду, – уверила ее Машка и пригубила компот.
– А почему же тогда…
– Я просто попробовала, – объяснила непонятливой собеседнице Маруся и вернула ополовиненный стакан на место.
– Понятно…
Принесли второе: на фаянсовой тарелке горделиво возвышалось куриное крыло, экономно смазанное майонезом.
– Не буду, – замотала головой Машка и допила остатки отцовского компота.
– После трех стаканов я бы тоже не смогла, – поддержала ее мать. – Предупреждаю: ужин в восемь, холодильник пустой, на пляже есть нечего, в кафе не пойдем.
– И не надо, – легко согласилась девочка, отчего в материнском сердце зашевелилась тревога. Так уж сложилось, что голод и Маруся являли собой категории несовместимые.
– Ну не надо, так не надо, – внешне легко согласилась Мальцева и с деланым энтузиазмом начала опорожнять тарелку, с тоской поглядывая на горделивое крыло той, которая когда-то именовалась курицей.
«Цыпленок бройлера первой категории», – мысленно произнесла Тамара и сразу же представила себе сиреневатые скользкие трупики, запаянные в целлофан. Некоторые тушки имели имена собственные: «Чудо-бройлер», «Золотой Петушок», «Курочка Ряба». В выборе имени никто гендерного подхода не придерживался, поэтому цыплята мужеского полу вполне могли поэтично называться «Ряба».