Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
Шрифт:
Вместо того, чтобы разводить эту мразь, нужно пойти к ней и быть рядом с ней. Тогда все это проходит. Это лекарство. Это-то мне и нужно. Но рядом с ней был ее сын.
Нет, я не хотел позволить не только теперь, но и прежде. Я хочу ногой выломать стойку, чтоб палатка повалилась на них, и уйти к черту, чтоб их не было. И все это потому, что это такая физическая обида. Сколько же думать и вымаливать то, что у других. А мне не просто, не случайно, не ненужно и грош цена, а уже слишком дорого,
Будь она проклята со всеми этими сладостями! И все-таки я ждал, когда она будет раздеваться.
Я сходил с ума.
Было уже темно, и она зажгла фонарь. И вот тут произошло нечто очень странное и страшное. Я хорошо помню, что мне было страшно. Я заснул. Мне приснилась чаща, через которую мы пробирались. Низкое болотистое место. В коротком дождике блестели острые стебли. Я порезал руку и проснулся от боли. Тут я опять, задравши рукав, посмотрел на руку. Фонарь, стоявший на земле около моего одеяла, ярко освещал ее. Она вся была покрыта порезами.
Там – за простыней – было темно. Она оставила мне фонарь, и, видимо, спала. Нет, на первый мой шорох она спросила:
– Вы не спите? – И не давая мне ответить: – Тише, он только что заснул. Бедняга, малыш, нужно же было тащить его. – Она замолчала, видимо, прислушиваясь, как он дышит. – Боюсь, что температура. Он утомился – солнце перегрело. Вдруг лихорадка. Он часто просил воды.
Опять молчание.
– Надо скорее выбраться отсюда.
Я понял, что она поглощена им и что ей ни до чего нет дела.
Мне и самому было плохо. Но я хотел, чтобы она вышла. Я почти забыл о руке.
Я позвал ее тихо по имени. Она вышла. Я плохо различал ее, так как фонарь был на земле и повернут в мою сторону.
Она испуганно зашептала:
– Что это у вас – смотрите – у вся грудь исцарапана. У вас грудь в крови…
Мы бросили все – наши вещи, оружие, палатку, взяли на себя что могли и втроем пошли. Мы вышли еще на рассвете, чтоб не мучиться от жары.
Но мне было холодно. У меня были холодные ледяные руки.
Кроме того, я боялся, что как только попаду к врачам, меня заставят лечь и неизвестно, как долго я не вижу ее. Но она уверяла меня, что мы не расстанемся.
Часа в два пополудни, когда мы выбились из сил и сидели на своих мешках, я увидел двух человек. Они приближались, мелькая из-за кустов. Это были горцы, судя по серым одеждам, с вьючным ослом; кажется, они шли за каном <?> или, может быть, охотились. В руках у них были ружья. Я бросился к ним и остановил их.
– Нужно доставить нас в деревню, которая ближе, как можно скорей. Идти сейчас же.
Один из них спросил:
– А где ваши люди?
Я коротко сказал, что люди сбежали.
– Это
– Это мне не приходило в голову. Может быть они боялись, что я им не заплачу? Охота была плохая, но никто не погиб. Так или иначе нужно торопиться.
Я нагнулся за вещевым мешком. При этом, когда я вытянул руку – рукав задрался, – я с невольным любопытством остановился на ней. Кровь проступила через бинт. Взглянув искоса на горцев, я заметил, что они внимательно разглядывают меня.
Показавши им руку и приоткрыв бинт, я спросил:
– Вы не знаете, что это? Дело в том, что я залез в болото и порезал руку, Но я порезал в одном месте. Только в одном.
Один из них быстро поднялся, в то время как другой сидел съежившись.
Первый сказал:
– Нет, это не от пореза, – не думаю. Это пройдет, просто лихорадка.
Вдруг он толкнул второго и крикнул: «Пошли!» Оба поднялись, потянули осла и стали уходить.
– Куда! Подождите! – Я схватил винтовку и щелкнул затвором. Но и они подняли ружья.
– Я вам заплачу!
– Не сердись, – сказал первый, – мы вам не можем помочь.
– Почему вы уходите?
– А ты разве не знаешь?
– Если вы мне не объясните, в чем дело, я буду стрелять.
Они навели на меня ружья.
– Не надо. Мы расскажем. Но имей в виду, что если ты не отпустишь нас, мы будем стрелять в твою жену и в твоего сына. (Моя жена, мой сын!)
Я оглянулся на нее. Она во все глаза глядела на них.
– Рассказывайте.
– Мы будем говорить коротко и уйдем.
– Хорошо.
– Ты порезался…
– Не называй ее, – перебил второй.
– Ничего.
– Чем?
– В этих местах на болотах растет… Но очень редко растет. Редко кто на это наскочит… Травка, которая называется…
– Не называй ее…
– Да брось ты… Своего имени у нее нет. Она называется по имени змеи. Есть маленькая змея с белым брюшком…
– Не называй ее…
– Травка низкая и нежная. Ею порезаться трудно. Например, ногу едва ли порежешь, особенно ступню, а вот внутреннюю часть руки – можно. От этого пореза умирают.
– Как, почему?
– Делается все больше порезов.
– Где город, где город, – шептала она, прислоняясь ко мне боком, близко привалившись и вытягивая шею, чтобы видеть говорящих. А я искоса глядел на нее, не вполне понимая, что она говорит, и пользуясь случаем, вжимал свой локоть в ее грудь. Хотя у меня был сильный жар, я с особенной силой хотел быть с ней один и боялся своей слабости.
– Почему они бежали? Почему вы бежите? – вдруг спросила она. Я тоже поднял голову на них, не отводя винтовки.