Щенки
Шрифт:
– Статья-то у тебя какая? – спросил начальник отдела режима.
– Сто пятьдесят восьмая, – ожидая подвоха, покосился на сотрудника Илья.
– Что украл?
– Мы по дачам лазали.
– Чем в реабилитационном центре заниматься будешь? Запреты в зону таскать? Или сигареты в колонию загонять? – Оперуполномоченный, прищурившись, посмотрел на Картошина. Ох как не любил этот взгляд Илья. Въедливый опер вызывал ужас у воспитанников, он всё про всех знал, шантажировал, угрожал, подкупал – держал зону на крючке. Сильнее него Илюха боялся только Михаила Александровича, тот узнавал всё ещё раньше.
– Работать
– Повторяться начал, – перебил зам по тылу. – Ты этим и в зоне можешь заниматься. Тем более ты трудоустроен инструментальщиком – и лопата или метла всегда под рукой.
– Поверь, – вставил заместитель по воспитательной работе, – лопату и метлу я ему найду, если он под мою юрисдикцию попадёт.
– Ну а что? – густо покраснев, заторопился Илья. – Я в центр хочу. Я старался, всю зиму трудился. На УДО не пишу, хочу школу тут закончить, чтобы на свободе сразу на специальность учиться пойти. У меня отец водитель автобуса, я к нему потом кондуктором…
Мальчишка замолчал, тяжело дыша, уставив взгляд в пол. Начальник отряда покачал головой на бычьей шее.
– Довели Илюшеньку, – возмутилась начальница психологической лаборатории. – Чего издеваетесь над парнем, скажите ему уже, что переведёте его в центр, и пойдём на обед.
Сердце Илюхи подпрыгнуло и замерло.
– Ты сколько уже у нас гостишь? – спросил начальник колонии.
– Год и месяц.
– А осталось?
– Одиннадцать месяцев.
– Когда на условно-досрочное освобождение будете писать, Михаил Александрович? – перевел взгляд начальник колонии на отрядника.
– Если не накосячит, то в августе напишем, в сентябре уйдёт домой.
– Так. – Начальник подмигнул Картошину. – Сейчас март, получается… пять месяцев. А оставит неотбытыми, получается, шесть месяцев. А отсидит, получается, полтора. На пять месяцев переводить… Освобождаться будет в сентябре, у нас самый листопад, подготовка к зиме. Может, до декабря посидишь?
Картошин заморгал.
– Мнение учебно-воспитательного совета? – Начальник посмотрел на зама по оперативной работе.
– Поддерживаю Картошина. Хороший парень, по нашей линии к нему вопросов нет.
Опер и начальник отдела режима молча кивнули.
– Пусть идёт, – пожал плечами зампотыл. – Работы за зоной навалом, сидеть без дела не дадим.
– А вот не надо на чужое роток раскрывать, Андрей Григорьевич, – возразил зам по воспитательной работе. – Парнишка в моё подчинение переходит, ему некогда будет вашими делишками заниматься. У вас свои рабочие имеются, с колонии-поселения привозят.
– Я уважаю ваши годы, товарищ полковник…
– Николай Иванович, Андрей Григорьевич, – замахал руками начальник колонии. – Сами между собой разберётесь потом.
– Виноват, Александр Иванович.
– Я поддерживаю, если что, – вставила психолог. – Тем более он повар. У нас с Николаем Ивановичем кабинеты в реабилитационном центре, так что я поддерживаю.
– Школа?
– Пусть идёт хлопец, – кивнул директор. – Уважаю его. Парень свободой ради учёбы жертвует, на условно-досрочное не пишет, хотя может! Вот мы его в
– Я тоже за, – поддержал директор училища. – Никогда замечаний к Илье не было. Кстати, повар он хороший, Кристина Викторовна. Повар, замечу! Не кондитер и не пекарь!
– А я сладкое и печёное не ем, – парировала психолог.
Илюха слушал, и на душе становилось легче. Шутят, значит, всё решено, просто пугают.
– Воспитанник Картошин, – начал начальник колонии. Повисла тишина. – Как положительно характеризующийся для подготовки к освобождению вы будете переведены в реабилитационный центр.
– Фу-у-у, – вырвалось у Картошина.
– А на УДО в декабре, – закончил начальник.
– Ну Александр Иванович!
– Шутит Александр Иванович. – Начальник отряда развернул Картошина и выставил за дверь.
Илья вышел. Постоял в растерянности в коридоре и толкнул дверь на улицу.
Учебно-воспитательный совет проходил на первом этаже двухэтажного здания дежурной части, стоящего в самом центре колонии. Картошин присел на ступеньки крыльца и словно впервые огляделся по сторонам. Напротив дежурки стояло здание первого отряда. По правую руку от него – второй отряд, где на втором этаже в комнате номер семь у окна, которое выходит на дежурную часть, его кровать. Воспитательная колония совсем маленькая. Она рассчитана на одновременное проживание не более ста осуждённых. На территории жилой зоны располагаются два отряда, здание школы, столовая, дежурка. Есть ещё большое футбольное поле, спортивный уголок с турниками и брусьями, маленькая часовня и баня, в которую сидельцы ходят мыться по субботам. В промышленной зоне – профессиональное училище. Там учат на повара, пекаря, кондитера, автослесаря, овощевода. Распорядок дня простой: в семь утра подъём, заправка коек, потом зарядка и завтрак, потом приборка в комнатах и проверка наличия осуждённых. С девяти до четырнадцати часов – школа, потом обед. С половины третьего до семи вечера – училище, потом ужин. С половины девятого вечерняя уборка, и в двадцать два часа отбой. Главное в зоне – это режим, ему подчиняются и осуждённые, и сотрудники.
Картошин посмотрел выше запретки и забора на красную крышу штаба. Скоро он выйдет за зону, будет жить в кукольном домике реабилитационного центра – считай, что на свободе.
Илюха поёжился: то ли зелёная зимняя куртка не грела, то ли мурашки бежали по коже от предстоящих перемен.
– Чё, Картоха, – начальник отряда неслышно появился за спиной воспитанника, – мечтаешь о ребике?
– Мечтаю, Михаил Александрович.
– Ну, мечтай. – Капитан спустился по лестнице и натянул шапку на глаза Илюхе. – Цени доверие, которое тебе оказал начальник. В зоне девяносто человек сидит, а в ребике только двое, ты будешь третий.
– Я ценю, – заверил Картошин.
– Молодец. – Начальник отряда, придержав форменную шапку, запрокинул голову. По бирюзовому, словно вымытому небу бежали редкие облака. С крыш капала вода, пахло мокрым снегом и сырой землёй. – Жарко. Скорей бы на летнюю форму перейти.
– Смотри, Саныч, какие облака. Таких зимой не бывает, только весной и летом. Пухлые летние облака.
– Жарко, – после паузы повторил воспитатель.
– Ещё схолодает, – поёжился Картошин. – А в кабинете меня вообще мороз пробрал сначала.