Щит земли русской
Шрифт:
Михайло порадовался про себя. «Переломило-таки в нем доброе. На минувшем вече умно поступил, умно и теперь речь повел».
– До последнего часа ждал я от тебя, Вершко, этих слов. И старейшина Воик меня в этом убеждал, потому как помнили тебя прежнего, к чужому нежадного.
Вершко облегченно выдохнул, бороду из кулака выпустил: борода так и осталась чуть согнутой, будто телега ее посередине переехала и перегнула. Покосил глаза на Ярого – не слышит ли тот его полушепот? – продолжил:
– Думал гривны накопить для сына. И накопил. Да сына-то мне твой Янко сберег, из сечи вынес! Думал корм
– О Белгороде и будем теперь думать, друже Вершко, – сказал Михайло и назад обернулся – за спиной тысячью голод ных глаз, затаившись в последней надежде на избавление от долгой осады, следил за ними родной город.
Расступились темноликие и усатые нукеры, копья подняли – не биться же войску с безоружными! Русичи идут малым числом к шатру великого кагана, так пусть он с ними и говорит, мечом ли, языком ли – то его власть.
Не горбясь, взошел Михайло на вершину невысокого холма – старого могильного кургана. Каган сидел на ярко-красном ковре перед белым шатром. «Будто в луже крови», – подумал Михайло, и на душе стало скверно от неожиданно возникшего сравнения. Каган смотрел на русичей узкими глазами холодно, не мигая, потом нехотя шевельнул губами и кого-то позвал:
– Самчуга!
Будто ворон осенний каркнул. Тут же появился невысокий в простеньком потертом халате печенег лет сорока с густыми и черными усами и тонкой бородкой. Упал на траву коленями, не смея ступить на край теплого ковра. Каган заговорил, а Самчуга переводил его слова на язык русичей, только излишне растягивая:
– Вы хорошо сделали, что пришли. Давно пора вам открыть ворота и не морить себя голодом. И милость несравненного по доброте своей нашего кагана к вам была бы беспредельной. А теперь нукеры кагана полны обиды за долгое стояние у стен крепости, и пресветлый каган не может поручиться, что чья-то кровь не будет пролита, когда войско войдет в ваш Белый город…
Тимарь что-то прокричал, и Самчуга, низко кланяясь, перевел его слова:
– Великий каган сказал, слово его нерушимо – кровь прольется, если кто из урусов обнажит меч против нукеров прехраброго кагана. Если же вы сдадитесь по доброй воле, то дома ваши будут целы и вашим женам и детям будет сохранена жизнь, потому что великий каган пришел только за данью. А еще великий каган хочет знать, далеко ли теперь князь Киевский Владимир и почему он не шлет выкуп за Белый город?
Михайло выслушал толмача, заговорил неспешно, так, чтобы Самчуга мог перевести его слова Тимарю:
– Не с тем пришли мы сюда, о том ты скажи ему, – Михайло смотрел не на толстого кагана, который сидел на бархатной подушке, поджав под себя ноги в просторных шароварах, а на робкого толмача. – Мы пришли сказать, чтобы уходили вы в свои земли, не приняв большой осрамы перед другими народами.
Сказал так Михайло, и волнение пропало в душе, потому и глянул смело в лицо кагана.
– Вот уже много дней стоишь ты, печенежский каган, под крепостью, и все без пользы. Гибнут твои люди, гибнут и кони, а степь за спиною уже к осени готовится. Потому и прислал меня воевода сказать: уходи в свои края, не губи людей понапрасну, потому что хоть и десять лет простоишь здесь, крепости тебе не взять все одно!
Едва Самчуга умолк, как Тимарь взвился на ноги, отшвырнул прочь бархатную подушку, но ее ловко поймал красивый печенежский князь.
– Как? Упрямые русичи не хотят открыть ворота? На что же они надеются? И что собираются есть десять лет? В крепости не осталось ни одного коня, это великий каган давно уже знает! Если так, то никто из вас не останется в живых! – кричал Самчуга, подражая тону Тимаря, повторяя угрожающие жесты худой и коричневой рукой.
Михайло спокойно шевельнул плечами, сдержался, чтобы улыбкой не обидеть заносчивого кагана.
– Не надо зваться великим, чтобы сказать такое про коней. Их пасти – поле нужно. Да, мы съели коней, но силу свою мы берем от земли, и она есть у нас под ногами! Наша сила – в земле!
У Тимаря задергалось веко, но тут к нему приблизился длиннорукий старик и что-то зашептал из-за спины. Тимарь успокоился, мягкая улыбка промелькнула на широком лице. Он снова опустился на бархатную подушку, которую подсунул ему молодой князь Анбал.
– А если великий каган велит срубить ваши головы, вы и тогда будете утверждать, что зря стоит печенежское войско под стенами города? – так перевел Самчуга мягкий полушепот кагана.
Михайло теперь не скрыл усмешки, но не обидной, а полушутливой:
– Если срубите нам головы, кто же с каганом говорить будет? Головы срубить вы успеете и потом, если увидите, что в наших словах нет правды. А чтобы увидеть, пусть пошлет каган своих доверенных мужей в Белгород и пусть они, возвратясь, сами скажут, страшна ли нам ваша осада? С тем и пришли мы в ваш стан.
Тимарь что-то сказал прочим князьям и ушел с хромым стариком в шатер, а нукеры толпой со всех сторон кинулись к посланцам, чтобы вязать их. Команды подавал молодой князь.
Михайло даже не шевельнулся, когда двое, пропахшие конским потом, повисли на его руках. Но увидел, как дюжий Верш ко играючи скинул с плеч печенегов и, озлясь, кулаки изготовил, чтобы встретить встающих с травы ворогов по русскому обычаю – добрым ударом в висок. Крутогрудый Згар с товарищами мигом встали спина к спине: ну, степь, налетай! Испробуй силу русского кулачного боя!
Но Михайло зычно крикнул своим:
– Будьте спокойны, други! Каган хочет испытать силу нашего духа и твердость слова! Стойте на своем до последнего вздоха!
Вдруг сорвался с места высокий и черноусый печенежский князь, тот, что командовал нападавшими. Размахивая обнаженным мечом, он запальчиво что-то кричал Ярому, который спокойно вытирал ладонью морщинистое лицо – кто-то из печенегов в короткой схватке все же задел его, разбил губу. Ярый посмотрел на ладонь с кровью, усмехнулся и сказал толмачу Самчуге: