Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша
Шрифт:
Вероятно, он еще не все понимал. По-видимому, с ним случилось нечто похожее на то, что в свое время произошло с матросом в киплинговском рассказе.
Матрос сорвался с реи и упал за борт. Плыли акулы. Белая акула откусила матросу ноги. Его подняли на палубу. Подпрыгивая на обрубках, матрос приблизился к капитану и доложил.
Он думал, что ничего не произошло.
Он упал, обливаясь кровью, не закончив рапорта.
Юрий Олеша еще продолжал писать, стараясь не думать о том, что с ним произошло нечто непоправимое. Он торопился, потому что пока можно было делать вид, будто ничего особенного
Из двух тем - интеллигенция и революция и интеллигенция и послереволюционное государство, - определивших борьбу Юрия Олеши, первая к началу 30-х годов оказалась исчерпанной, а вторая (как ее представлял писатель) не вполне желательной.
Еще возможный в эпоху "Зависти" конфликт поэта и общества (или, по крайней мере, возмож-ность говорить о нем) становился также все более нежелательным. Лучше было писать не о нем, а о чем-нибудь другом. Читатели и особенно критики, которые созданы специально для того, чтобы точно формулировать, что именно необходимо читателям, все время настойчиво говорили об этом.
Как и роман, рассказы "Вишневой косточки" построены на борьбе старой и новой эпох, и эта борьба, как и в романе, ведется в сфере моральных категорий и в сфере человеческих чувств.
Но, в отличие от "Зависти", где один человек был носителем чувств старой эпохи, а другой человек носителем чувств новой и между этими людьми шла борьба, в рассказах "Вишневой косточки" чувства старой и новой эпох совмещаются в одном человеке. Юрий Олеша сдался еще раз. Вместо борьбы государства и общества оставались лишь внутренние противоречия в душе отрицательного героя, который хочет (и скоро станет) положительным.
Юрий Олеша, принадлежа к интеллигентному сословию, хорошо знает, что такое внутренние противоречия.
Сразу же после "Зависти" он пишет рассказ "Человеческий материал", в котором до того, как наладить внутреннюю борьбу своих героев, говорит о том, как тяжело пережил ее сам.
"Я хватаю в себе самого себя, хватаю за горло того меня, которому вдруг хочется повернуться и вытянуть руки к прошлому. ..
– заявляет писатель.
– Я хочу задавить в себе второе "я", третье и все "я", которые выползают из прошлого".
В этом признании было пророческое забегание вперед, ибо желание схватить за горло, зада-вить в себе "я" и другие части организма даже опередило аналогичную потребность Народного комиссариата внутренних дел СССР.
Произведения, написанные после "Зависти", становились все безнадежней.
Все быстрей и все неотвратимей отмирают чувства, вещи, частицы мира, плоти.
"С каждым днем количество вещей уменьшалось... Сперва количество вещей уменьшалось по периферии, далеко от него, - затем уменьшение стало приближаться все скорее к центру, к нему, к сердцу - во двор, в дом, в коридор, в комнату... Исчезли страны, Америка, возможность быть красивым или богатым, семья..."
"Так создается одиночество - навсегда, одинокая судьба, удел человеку оставаться одиноким везде и во всем".
"Я очень стар... мне тридцать один год..."
Идут годы, меняется
Незначительными и ничтожными становятся люди в зрелости. Но какими тонкими были они в детстве, какой сложной была система души маленького человека, как много он знал, сколь многим интересовался, сколь малым из житейских забот был занят.
Умен, интересен и своеобразен маленький герой рассказа "Лиомпа".
"...мальчик действовал совершенно по-взрослому, больше того, он действовал так, как может действовать только некоторое количество взрослых: он действовал в полном согласии с наукой".
Вот во что превратился герой рассказа "Цепь":
"Посмотри на меня, так недалеко удалился я от тебя, - и уже, смотри: я набряк, переполнил-ся... Смотри, как мне трудно бежать..."
Рассказы "Вишневой косточки" трагичнее и безвыходней "Зависти", потому что Олеша видел, как все непоправимей расходится его искусство с тем, что от него требует государство.
Юрий Олеша (чуткий художник) уже предчувствовал неотвратимость выбора между искусством и властным требованием эпохи.
Но раньше, чем решиться выбрать, Олеша попытался искусство и намерения примирить.
Эта попытка явственна во всей книге и особенно очевидна в рассказе "Вишневая косточка", не только давшем название всему циклу, но и характерно окрасившему его.
За годы, прошедшие между "Завистью" и рассказом "Вишневая косточка", Олеша, вдумчиво и сосредоточенно изучая мир, пришел к выводу, что в условиях индустриализации железобетон и вишневые деревья могут жить, не вступая в вооруженный конфликт.
В рассказе "Альдебаран", написанном через два года после "Вишневой косточки", в 1931 году, Олеша вновь подтверждает свой вывод: оказывается, хорошо уживаются также звезды и республика.
Наконец, в это же время административно-хозяйственный жеребец Андрей Петрович Бабичев, любящий топать ногами и сажать в ГПУ, Андрей Петрович Бабичев, у которого, как известно, "нет воображения", совершает некоторую эволюцию, и превращается вовсе не в Каина, как это можно было естественно предположить, а в кроткого Авеля (такое имя у героя рассказа), у которого воображение есть и который взывает к чужому воображению. "Я надеюсь, что у вас есть воображение. Воображайте, не бойтесь!!!" - разрешает, даже требует Бабичев-Авель в "Вишневой косточке". (Этому не следует удивляться: изменилась историческая обстановка и тов. Бабичева бросили на другой участок.)
Из "Зависти" в рассказы "Вишневой косточки" Олеша перенес не только конфликт, но и недоразумение.
Когда человек читает книгу, он как бы уславливается сам с собой. Он говорит себе: "Это Толстой". Или: "Это Свифт", или: "Это Мандельштам". Читающий человек считается с тем, что это Толстой или Свифт, или Мандельштам, то есть он принимает во внимание особенности манеры писателя, он настраивает свое восприятие именно на этого писателя.
Читательское восприятие настраивается на волну, излучаемую произведением.