Сделано в Японии
Шрифт:
— Порт оцеплен, как я понимаю?
— Да, на выезд перекрыт. Въезд пока разрешен, потому что от магазинов еще не все машины перегнали.
— Пассажиры на борту?
— Многие.
— Что еще?
— Снайперы на крышах. — Ивахара покрутил головой. — Вертолеты подняли. Из Саппоро вылетела спецгруппа. Думаем, достаточно.
— Маэно где?
— Там, — показал Ивахара на стоящие поодаль таможенные микроавтобусы.
— Понятно, давайте отъедем!
Но отъехать к полевому штабу нам так и не удалось. На погрузочную эстакаду над нашими головами ворвался белый «лэнд — крузер», он промчался по мосткам и на полной скорости заехал в чрево «Сахалина». Через секунды на судне послышались выстрелы, а еще через несколько секунд вопли и крики пассажиров, которые табуном понеслись с корабля на берег по пешеходным мосткам.
— Коврига! — крикнул я Ивахаре.
— Сколько
— Понятия не имею! Четыре — пять, может…
Закончить мне не дал Ганин. Он с каменным лицом тронулся с места, сделал крутой вираж, объезжая стоящую впереди полицейскую машину, и поехал за здание грузового терминала.
— Ты куда, Ганин?!
— Достал меня этот Коврига! — С каменным лицом Ганин закладывал вираж за виражом, взбираясь на транспортные мостки.
Мы выехали на финишную прямую тогда, когда подъездной мост стал медленно отсоединяться от борта «Сахалина», а ворота внутренних палуб начали не спеша закрываться.
— Стой, Ганин! — закричал я.
— Херня, прорвемся! — Ганин уже В который раз за сегодняшний день вдавил в пол газ, «талант» зарычал, подлетел к ширящейся пропасти между отходящим мостом и закрывающимся бортом парома и на полном ходу пролетел над темной водой прямо в чрево страшного Левиафана.
Мы не стали с Ганиным разглядывать что к чему в темном подпалубном зале, где мы оставили потрудившийся на славу «галант», и стали осторожно подниматься наверх, где крики и топот постепенно стихали, выстрелов слышно не было, зато слышались чьи-то отрывистые крики то на японском, то на русском языке.
Я жестом остановил Ганина, дышавшего мне в затылок, показал ему, чтобы он оставался пока на лестнице, а сам осторожно приоткрыл тяжелую дверь, выводившую на верхнюю палубу. Пассажиров, слава богу видно не было (хотя топот их шагов продолжал сотрясать корпус корабля, и мне хотелось закричать им во всю глотку: «Не в ногу, ребята! Только не в ногу!»). Зато в пяти метрах от выхода боком ко мне стоял теперь один из бандитов — японцев.
— Сайто, сюда! — послышался грозный рык невидимого Накамуры, бандит исчез из моего поля зрения. По палубе следом за ним, поднимая фонтанчики желтой щепы, заскулили снайперские пули. Этого еще не хватало! Ребята дорвались до настоящей работы и сандалят по братве почем зря. Так и нас с Ганиным зацепить могут.
Я обернулся вниз, чтобы обрадовать Ганина тем, что снайперы уже начали отрабатывать свою зарплату но Ганина за моей спиной не было. Я пригнулся, чтобы посмотреть, нет ли его около «галанта», но опять — таки никого в полутьме разглядеть не смог.
— Ганин! Ты где?! — прошипел я на всякий случай, но вопрос мой остался без ответа.
Брошенный в лучшем духе ганинских авантюрных традиций на произвол судьбы, я решил выбираться наверх, на самый что ни на есть оперативный простор. Я вновь приоткрыл дверь, осмотрелся и кубарем покатился по палубе. Рядышком дважды взвились знакомые фонтанчики щепы, и я искренне порадовался профессиональной несостоятельности безымянного бойца невидимого фронта. Я пополз на четвереньках по направлению капитанского мостика — самого высокого места на чисто по-российски огромных просторах «Сахалина». На мгновение мне показалось, что с противоположной стороны к мостику движется что-то черное, но что именно — разглядеть мне было не суждено. Я вдруг ощутил на своем затылке холод и тяжесть злого металла.
— Лежи, дерьмо! — раздался надо мной не терпящий возражений японский шепот — Не дергайся!
Краем глаза мне удалось разглядеть, что это тот самый Сайто, который только что прыгал здесь передо мной по палубе. Я пригнулся ниже к теплому, душистому дереву все еще дрожащему от слоновьей поступи пассажирского стада, согнул руки в локтях до предела, а затем гибкой пружиной подбросил вверх что было сил заднюю часть своего тела, метясь главным образом во внутреннюю часть внушительной арки расставленных широко в стороны массивных ног Сайто. Одновременно верхней частью бренного своего тела я дернулся влево, чтобы не искушать тот металл, что все еще висел над моим затылком.
Выстрел и крик раздались одновременно: у самого моего носа вырос гейзероподобный цветок из искореженной щепы, а надо мной заревело чудовище. Делать Сайто стоя было опасно из-за безбашенных снайперов, но и ограничиваться одной только ударной урологической операцией было бы с моей стороны верхом легкомыслия. Я дернул руку падающего Сайто, в которой у него был пистолет, раздался еще один выстрел, оставивший на «сахалинской» палубе лишнюю дырку, я вывернул его кисть с пистолетом от себя в сторону борта, услышал ожидаемый хруст и стук
Я попытался присесть и оглядеться, но тут надо мной вдруг померк свет. Не зря я не люблю такие внезапные затмения! Ничего хорошего мне они не приносят: Мне нужно солнце, много солнца, как было до этой самой минуты, когда мы оставили с Ганиным всю саппоровскую хмурь-смурь на первой дамбе и въехали в весенний Отару в еще не греющих, но ярких лучах послеобеденного апрельского светила. А сейчас небеса опять сомкнулись надо мной, я голодным птенцом поднял вверх свою несчастную головку, и последнее, что я увидел, были колючие глаза Ито, хищным ястребом пикировавшего на меня с верхнего мостика. Тьма расширилась до немыслимых пределов, залила глаза, смешалась с тупой болью и полностью овладела мной, не оставив для яркого еще солнца ни малейшей щелочки.
Как бы мне этого ни хотелось, но приходить в себя было все — таки надо, хотя, признаться, было бы куда проще поваляться на палубе еще с полчаса, дождаться подмоги и благодушно разрешить медбратьям в пуленепробиваемых жилетах заняться моей измочаленной плотью. Томное, неспешное мое возвращение к адекватному восприятию окружающей действительности похоже было на окончание долгого, страшно утомительного перелета над бесконечными сибирско-уральскими нивами — хлябями широченной России, когда «аэрофлотовский» аэробус, ни к селу ни к городу названный по фамилии автора либо «Хованщины», либо «Щелкунчика», сбрасывает скорость и начинает снижаться по направлению к невидимому пока, но безусловно находящемуся где-то там, внизу на северной окраине размазанной по Средне — Русской возвышенности Москвы, темному и непритязательному Шереметьеву—2. От падения как скорости, так и высоты одуревшая от десятичасовой пытки башка наливается чугуном, уши забиваются песком, а глаза грозят выстрелить в спинку впереди стоящего кресла. Соображение теряется полностью, и кажется, что еще немного — и для тебя все кончится раз и навсегда, и ничего уже больше у тебя в этой жизни не будет. Но когда после этой пятнадцатиминутной гравитационной экзекуции аэробус стукается истосковавшимися по серьезной работе гигантскими пончиками спасительного шасси о ледяной бетон неприветливого московского аэродрома, гулкий чугун, еще секунду назад заполнявший мозги и перепонки, выплескивается из ушей, возвращая тебе не только способность различать тональности и силы звуков, но и соображать и даже рассуждать — по крайней мере, на простенькие житейские темы.
Я напыжился и вытолкнул через уши скопившийся в черепе спрессованный воздух. На мгновение скулы скрутила резкая судорога, и я испугался, что от этой страшной боли вновь отключусь, но ошибся, поскольку вдруг явственно услышал, как где-то за бортом раздалось два винтовочных «чиха», и тут же рядом со мной рухнуло что-то громоздкое и тяжелое. Врожденное любопытство и стремление всегда и везде открывать для себя что-нибудь новое заставило меня, превозмогая боль и апатию, приподняться на левом локте, чтобы получше рассмотреть жертву снайперского чихания. Ею, как это было ни прискорбно, оказался накамуровский Ито. За те три минуты, что я его не видел, он практически не изменился: те же темно — серые «кевин — кляйновские» джинсы, та же черная «про — кедовская» майка, те же раздутые от непомерных тренажерных нагрузок и тайских стероидов — анаболиков бицепсы. Только теперь на узком лбу Ито строго посередине, прямо над ложбинкой широкой переносицы, багровел аккуратный кружок — если я не ошибаюсь (а сознание ко мне вроде вернулось полностью, то есть ошибаюсь я сейчас вряд ли), диаметром 5,62 миллиметра. Но заканчивать свое полулежачее обследование правой, теперь уже ампутированной пунктуальным стрелком руки Накамуры я заканчивать не собирался, потому как вернувшийся ко мне слух зафиксировал не один, а два «чиха» — слышал я их вполне отчетливо. Я оттолкнулся локтем от теплого дерева палубы и присел. Ито лежал слева от меня, на животе, с вывернутым в мою сторону лицом, орнаментированным зорким снайпером В поэтике индийской кастовой дифференциации. Мне пришлось двумя руками пихнуть остывающего бугая, чтобы он перевалился на спину Сделав это, я с глубочайшим удовлетворением отметил безупречную работу спецназовских парней: продуктом другого «чиха» была такая же аккуратная дырочка на левой стороне груди Ито, вокруг которой бесформенно чернело окрашивающее белый логотип «Про — кедс» в лиловый цвет пятно.