Се?рфер. Запах шторма
Шрифт:
— Ты что творишь? … Придурок! … Отпусти меня!
— Заткнись! — встряхивает и резким толчком прижимает бёдрами мой копчик к стене.
Чувствую боль и тяжесть возбуждения внизу живота.
— Охренел? Мне больно! — безуспешно пытаюсь его оттолкнуть.
Он снова толкает, вжимая в стену и, застывает, замечая в свете фар, как расширились от возбуждения мои зрачки, и как плотно прижаты наши бёдра друг к другу. Чуть отклоняется корпусом назад, опускает взгляд, скользит им с обнажённого плеча ниже, на очертания, вздымающейся от учащённого дыхания, груди с заострённым соском под тонкой белой тканью платья.
— Как же ты меня достала! — впивается в мои губы,
Одна его рука продолжает прижимать мои руки, не давая вцепиться в него, снова ударить. Пальцы другой тянут завязки широкого ворота, сдёргивают ткань платья с обнажённого плеча дальше вниз, сжимают оголившуюся грудь, сползают на мои бёдра и крепко сжимают ягодицы.
Нас обоих накрывает волна мучительного желания, но я снова пытаюсь оттолкнуть. Он никак не реагирует на мои попытки вырваться. Сопротивление только ещё больше злит и возбуждает его. Ладонь стремительно проникает под платье, задирает подол вверх, больно сжимает между ног.
— Совсем шизанулся?! Отпусти!
Вновь делаю попытку остановить, но замираю от его рыка прямо в мой рот.
— Заткнись!
Продолжая терзать рукой тело, Кир снова впивается в мои губы, принимаясь терзать и их.
— Ты грубый жестокий придурок! … Отпусти меня! Сейчас же! Слышишь? — шепчу шокировано, уворачиваясь от болезненных, но таких возбуждающих покусываний.
— Заткнись! — повторяет он, требовательно возвращая пальцами за подбородок мои губы.
Я покорно замираю. Сейчас я уже могу, но не хочу пошевелиться. Он — хищник. Я — добыча. Он поймал. Это так сильно возбуждает меня, что он это чувствует.
Слышу его торопливую возню со своим ремнём и молнией на джинсах, и волна возбуждения закручивается спиралью по моему телу вниз. Он подхватывает мою левую ногу под бедром, отводит в сторону и врывается в меня, с каждым резким толчком сдавленным рычанием повторяя: «Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись!»
От ощущения его плоти по мне проходит волна, которая выгибает тело навстречу этому хищнику, и он начинает двигаться, подчиняя мои движения своему животному ритму. Я чувствую, как ударяюсь спиной о кирпичную стену; как внутри, не смотря на захлестнувшее возбуждение, распространяется боль; как нас обоих разрывает в густом зелье эмоций: адреналина, гнева, похоти.
Поднимаю голову к небу: солнце уже село, темнота вечера и бухты Чалка рассыпала щедрой горстью тусклые звёзды над нашими головами. И они такие холодные и далекие! И снова в голове настойчиво звучат всё те же два вопроса: «Зачем я здесь? Зачем мне всё это?»
Нестандартность ситуации и переизбыток эмоций приводят к тому, что это торопливое исступленное сношение длится не больше тридцати секунд. Прохладный вечерний бриз приносит запахи выжженной южным солнцем степи. Где-то далеко шумит штормовое море, и надрывно кричат чайки. А меня уносит в падении на дно. Ощущения точно такие же как, если бы я тонула в этом море. Такие же, когда накрывает мощной штормовой волной и тянет прямо вниз, в глубину. Как если бы я могла осознавать тот короткий миг, когда проваливаюсь глубоко в сон после продолжительной бессонницы. И когда экстаз этой глубины накрывает Кира, я задыхаюсь от нехватки воздуха, перед тем как окончательно утонуть.
В этот раз, не смотря на сильное возбуждение, я не кончаю. Возможно потому, что просто не успеваю, до его очередного «Заткнись!», переходящего в смесь шумного выдоха и рычания, подобного волчьему.
После он резко отпускает меня, и я обессилено сползаю вдоль стены вниз, закрыв лицо руками. Кир приводит свою одежду в порядок, и какое-то время просто стоит надо мной. Слышу его шумное, резкое дыхание, которое постепенно успокаивается. Я не шевелюсь. Склоняется, тянет за руки вверх и осторожно прижимает к себе. Неловко гладит по голове, плечам, спине, словно извиняясь. Но мне всё равно. У меня внутри вакуум. Пустота.
Постепенно прихожу в себя.
— Мне уже можно что-нибудь сказать? — слышу, словно со стороны, как безжизненно звучит мой тихий голос.
— Если это будет не очередная гадость в мой адрес, — бормочет он мне в висок.
— Нет, не гадость. Я больше не хочу здесь оставаться! Отвези меня … ко мне.
Высвобождаюсь из его объятий и направляюсь к машине.
Всю дорогу до Коктебеля мы едем молча. Я сижу на переднем пассажирском сидении, поджав под себя ноги и обхватив колени руками. Мне невыразимо тоскливо. В темноте вечера за окном машины почти ничего не видно, но я всё равно заторможено разглядываю мелькающие тени и силуэты в тусклом отсвете редких фонарей. Кир больше не лихачит, и вообще не похоже, что торопится быстрее доставить меня в место назначения. Дорога теперь уже не несётся нам навстречу и параллельные линии обочин больше не сходятся в точке горизонта, которого не видно в темноте крымского вечера. И именно сейчас, на небольшой скорости, чёткая звенящая мысль крутится в моей голове. Это всем известное, неизменное правило: «Параллельные линии никогда не пересекаются».
Почему он это сделал? Может быть, дело в прошлом? В его детстве?
Он ведь сказал, что, после смерти отца, дядя и отчим были совсем не тем влиянием, которого он для себя хотел. Что, если там было насилие? Моральное или даже физическое? Ведь не даром он такой жёсткий и закрытый. Ведь и я тоже выросла не в благополучной семье. И поэтому такая своевольная истеричка.
Идеальная пара — ничего не скажешь!
Я вспоминаю про свадебный букет из сухоцвета Кермек, который положила на заднее сидение. Тянусь за ним, беру в руки. Открываю окно и в сердцах швыряю букет в темноту крымского вечера. На Кира я не смотрю. Он никак не комментирует мой эмоциональный поступок.
Когда он останавливает автомобиль у ворот моего дома, я выхожу не сразу. Чувствую на себе взгляд и всеми силами сдерживаюсь, чтобы не повернуть голову навстречу.
Нет — довольно! Приехали. Это всё надо прекратить!
Протягиваю руку, сжимаю ручку дверцы. И медлю … Чёрт! Что я делаю? Что я делаю? Вставай, же! Подними свою задницу, и просто свали отсюда! Почему же я медлю? Почему словно приросла к сидению, будто чья-то невидимая рука удерживает на месте? Какой странный, дикий вечер!