Седьмая чаша
Шрифт:
Он уперся невидящим взглядом в дверь.
— Я люблю ее! Лишь одному богу известно, как я ее люблю! Я не испытывал таких чувств ни к одной из женщин, а их у меня было с избытком!
— Возможно, в этом-то и состоит проблема, — как можно мягче сказал я. — Ты создал для себя идеальную картину того, каким должен быть брак. А теперь, когда он подвергается испытаниям, ты пошатнулся. В этом нет ни твоей вины, ни вины Тамазин. Если бы только еще вы могли разговаривать об этом открыто и доброжелательно!
Барак
— Для одинокого сыча вы обладаете удивительно обширными познаниями в области семейной жизни.
— Чужую беду просто разглядеть со стороны. Ошибку противоположного рода я допустил с Дороти. Я сказал ей слишком много и слишком скоро.
— А я-то думаю, что там у вас происходит.
— Ничего не происходит. И если ты кому-то заикнешься об этом хоть словом, то вылетишь из Линкольнс-Инн быстрей ошпаренной вороны, — шутливо пригрозил я, желая снять напряжение.
Барак понимающе улыбнулся и кивнул.
— Кстати, о воронах, — заговорил он. — Не кажется ли вам, что в лице Билкнэпа у вас появился конкурент? Может, он вовсе и не болен, а просто пытается вызвать по отношению к себе женскую жалость?
— Билкнэп заинтересуется женщиной лишь в том случае, если она сделана из чистого золота и ее можно взвесить и распилить на кусочки.
Мы посмеялись.
Барак, снова став серьезным, спросил:
— Вы сумеете наладить отношения со старым мавром?
— Не знаю, но буду стараться. Точно так же, как ты с Тамазин.
— Я должен возвращаться к ней, — со вздохом сказал он и встал, а потом добавил: — Спасибо.
— Джек, помнишь, в Йорке ты рассказывал мне, как разрывался между своей прежней — разгульной и полной приключений — жизнью и желанием остепениться? Ты выбрал последнее и свил гнездышко с Тамазин. Ты сделал свой выбор, перестал быть одиночкой и решил делить жизнь с другим человеком. Ты всегда был смелым и должен найти в себе решимость, чтобы открыться ей.
Барак задержался у двери.
— Тут нужна храбрость совсем иного рода, — невесело усмехнулся он. — Очень немногие имеют два этих вида смелости в необходимой пропорции.
Посланец из дворца Ламбет появился, когда все мы уже улеглись, готовясь ко сну. Я еще не спал и, лежа в кровати, прислушивался к приглушенным голосам, доносившимся из комнаты Барака и Тамазин. Они снова ругались. Перепалка прекратилась, только когда снизу донесся тяжелый стук в дверь.
Нам с Бараком было приказано незамедлительно явиться к архиепископу Кранмеру.
Мы торопливо оделись, взнуздали лошадей и поехали по темным улицам города к причалу Уайтхолла, где нас ждала длинная лодка, чтобы перевезти нас на другой берег Темзы. Дождь прекратился, и лунный свет посеребрил пустынную водную гладь.
Нас повели к кабинету Кранмера. Когда мы подходили
Архиепископ сидел за своим письменным столом. Лицо его носило следы крайней напряженности и усталости, под глазами набрякли серые мешки. Лорда Хартфорда не было, но зато сэр Томас Сеймур в своем очередном павлиньем наряде стоял у стены, скрестив на груди руки. Весь его вид выражал нетерпение.
Я рассказал им о стычке с лжеторговцем.
— Вы не смогли определить его личность? — спросил Харснет после того, как я закончил.
— Нет, он был умело замаскирован.
— У Годдарда на носу была большая бородавка, — напомнил Кранмер.
— Я ее не увидел, но она могла скрываться под фальшивым носом.
Некоторое время Кранмер пребывал в молчаливой задумчивости, а затем повернулся к сэру Томасу.
— Расскажите им про новости из Хартфордшира, — велел он.
— Я отыскал Кайнсворт без особого труда. Это маленькая деревенька, расположенная всего в миле от Тоттериджа. Глава магистрата знает все про семейство Годдарда. Оно обитало в особняке, стоящем на окраине, и в свое время являлось довольно состоятельным. Но отец Годдарда был беспробудным пьяницей и потерял все, что имел. К тому моменту, когда тридцать лет назад отец умер, земли Годдардов уже были распроданы. Сам Годдард и его мать ютились в доме. По-видимому, она была женщиной достойного воспитания и стыдилась того, что с ними произошло. Повзрослев, Годдард отправился в Вестминстерское аббатство, чтобы стать монахом. Старуха, его мать, жила в доме затворницей, пока не умерла три месяца назад, после чего он и унаследовал особняк.
— Как раз в это время Годдард съехал с лондонской квартиры, — протянул я. — Вот, значит, где он находился.
Я сделал глубокий вдох.
— Сейчас он там?
— Судя по всему, он то появляется, то исчезает. Вчера его видели едущим по дороге в Лондон. Мы ждали его возвращения целый день, но только после полуночи из трубы дома показался дым.
— Значит, он там, — подытожил Кранмер.
— Учитывая расклад времени, он вполне мог быть тем самым «торговцем», — предположил я. — Мы схлестнулись с ним, когда уже вечерело.
— Да.
— Так давайте же схватим его! — Голос сэра Томаса звенел от возбуждения.
— Не торопитесь, — унял его пыл архиепископ Кранмер. — Что еще говорят о нем соседи?
— Говорят, что он недружелюбен и не желает иметь никаких дел с местными жителями. В деревню он не ходит, а припасы ему отправляют на дом. Кстати, дом, глядишь, вот-вот рухнет.
— Значит, деньги у него все же есть? — спросил Харснет.
— Кое-какие водятся.