Седьмая чаша
Шрифт:
Я валился с ног от усталости, поэтому, вернувшись домой, сразу поднялся к себе, проспал несколько часов кряду, а потом поужинал в одиночестве. Барак и Тамазин оставались в своей комнате. К этому времени люди Сеймура уже должны были находиться в Хартфордшире. Спать я лег рано, но утром никаких новостей не было. Завтракали мы вдвоем с Бараком.
— Что же происходит? — воскликнул я.
— Может, люди Сеймура решили сами разобраться с Годдардом? — предположил Барак.
Я отрицательно мотнул головой.
— Они не стали бы этого делать, не сообщив прежде нам. А где Тамазин?
— Тамазин еще не встала. — Барак серьезно посмотрел на меня. — Она каким-то образом догадалась о том, что произошло новое убийство, хотя я ей ничего не рассказывал. Она в последнее время вообще часто стала хандрить. Вот и сейчас просто лежит в постели и выглядит такой… грустной.
— Как ты считаешь, почему у вас испортились отношения?
— Не знаю, — ответил Барак и, как обычно в таких случаях, поспешил сменить тему: — Так вы не станете доносить властям на Пирса?
— Нет.
— Что у них за отношения со старым мавром? — Барак смотрел на меня, не скрывая любопытства.
— Я думаю, желание Гая заботиться о ком-то и передавать свои знания настолько овладело им, что затмило собой все остальное, в том числе и здравый смысл. Но в конечном итоге это уже не имеет значения, ведь теперь он избавлен от этого парня. Надеюсь, Пирс сбежал окончательно и находится далеко от Лондона.
— Если у него есть хоть капля мозгов, он поступил бы именно так. Должен же он понимать, что, если его обвинят в воровстве, не миновать ему пенькового галстука.
Я резко встал из-за стола.
— Я еду в Бедлам. Гай сказал, что он заглянет туда сегодня, чтобы проведать Адама. Попробую снова поговорить с ним, воззвать к его рассудку.
Барак с сомнением покачал головой.
— Вчера он здорово разозлился.
Мне хотелось ответить колкостью, предложив Бараку уделить побольше внимания собственной жене, которая тоже здорово злится, но я прикусил язык и лишь пробурчал:
— Я не могу оставить все как есть.
— Мне поехать с вами?
— Нет, я один.
Барак посмотрел на меня с тревогой. Мне были понятны его опасения. Он думал, что события последних дней могут стать для меня слишком тяжелым испытанием. Да и у него самого вид был измученный. Я положил руку ему на плечо.
— Не волнуйся, у меня все будет в порядке. И извести меня, если появятся какие-нибудь новости из Хартфордшира.
До Бишопсгейта я добрался без происшествий, но когда въезжал во двор Бедлама, услышал странные звуки. Мне показалось, что это заходится в рыданиях насмерть испуганная женщина. На несколько ужасных секунд меня сковал безотчетный страх. Я подумал: а может, убийца снова перехитрил нас и седьмое убийство совершается здесь и сейчас? А потом я увидел женщину, которая и издавала эти ужасающие звуки. Она кричала и колотила в двери больницы, требуя, чтобы ее пустили внутрь. Вокруг уже начали собираться любопытные. Некоторые смеялись и показывали пальцем на несчастную, сочтя ее буйнопомешанной. Меня удивляло, почему никто не открывал дверь. Подъехав поближе, я увидел, что женщина — не кто иная, как смотрительница Эллен.
Спешившись, я торопливо привязал
Эллен не обращала внимания на зевак. Она билась в дверь всем телом и страшно кричала. Весь ее облик дышал ужасом.
— Впустите меня, мастер Шоумс! Пожалуйста, ну пожалуйста!
Я протолкался через толпу, положил руку на плечо женщины и негромко позвал:
— Эллен!
Женщина не обернулась, а только вся сжалась и перестала кричать.
— Кто это? — прошептала она.
— Это я, мастер Шардлейк. Что тут произошло?
— Во имя всего святого, мастер Шардлейк, велите ему впустить меня внутрь!
Произнеся это, Эллен, продолжая всхлипывать, сползла по двери, словно ей отказали ноги. Я забарабанил в дверь и закричал:
— Шоумс! Открывайте! Что тут у вас творится?
Я услышал, как за дверью кто-то перешептывается. Откуда-то из глубины здания донеслись крики, и мне показалось, что среди них я услышал голос Адама.
Повернулся ключ, дверь открылась, и передо мной предстал Шоумс. Позади него хмурился здоровенный Гибонс. Лицо Шоумса было злым. Как только дверь открылась достаточно широко, Эллен скользнула внутрь и, тяжело дыша, прижалась к стене вестибюля. Из открытой двери гостиной выглядывали головы других пациентов. Старушка Сисси сделала несколько неуверенных шагов вперед, протянула дрожащую руку и пролепетала:
— О Эллен! Бедняжка Эллен!
Я обратил внимание на то, что двери других палат закрыты. Из-за одной из них доносились вопли сумасшедшего, считавшего себя королем. «Его величество» громко призывал своих «подданных» к порядку. Другой больной, свихнувшийся ученый, судя по звукам, несшимся из его узилища, разбегался и изо всех сил гулко бился телом в дверь. А еще я услышал голос Адама. Он громко призывал Господа «спасти и сохранить бедную Эллен».
Шоумс захлопнул дверь перед физиономиями сгоравших от любопытства зевак.
— Что вы тут вытворяете с этими людьми? — строгим голосом спросил я.
Смотритель посмотрел на меня так, будто собирался ударить, но взял себя в руки и ответил как мог спокойно:
— Эллен нужно было преподать урок. Благодаря вам она возомнила себя ответственной за судьбу Адама Кайта и дошла до такой наглости, что пытается диктовать мне, как его лечить. А теперь перенесла свои заботы и на других пациентов. Несет всякую околесицу относительно того, что старую дуру Сисси нужно освободить и выпустить под присмотр ее родственников.
Шоумс злобно зыркнул на старуху, которую от этого взгляда словно ветром сдуло.
— Можно подумать, что родственникам она нужна. Как же, держи карман шире! Она нужна им не больше, чем Эллен — своей родне.
Шоумс повысил голос.
— Вы все еще не поняли, что это за место, мастер Шардлейк? Это помойка, в которую зажиточные люди выбрасывают своих свихнувшихся родственников. Иногда объявляются филантропы, иногда больные выздоравливают или прикидываются выздоровевшими, чтобы выбраться на волю. Но Бедлам все равно остается мусорной ямой, предназначение которой — приносить золото директору Метвису. Бедлам буквально рождает золото, как любая выгребная яма рождает полчища крыс.