Седьмая жена инквизитора
Шрифт:
— Ох, милорд, как же жалко вас, — вздохнула она и сочувствующе погладила меня по плечу. Я кивнул. — А миледи Кайя… ох, такая хорошая, такая молоденькая… Я уж надеялась, что на этот раз будет у вас истинная любовь, семь-то число волшебное. А вон как вышло…
Отражение свечи в тарелке едва заметно качнулось: пошла запись. Мои коллеги, которые сейчас расположились в соседнем здании, все видят, слышат и готовятся прийти ко мне на помощь, как только потребуется.
В комнату заглянул Манфред. Сейчас на оборотне были валенки вместо ботинок, и выглядел он так, словно что-то тяжелое упало
— А какая же она добрая была. И смелая! Я обернулся, а она и бровью не повела, вот что значит натура…
Евтей всхлипнул. Манфред взял его на руки, и кот не сопротивлялся, лишь вздохнул.
— Горе-то какое, — произнес оборотень и вдруг удивленно вскинул бровь и повел носом. Я тотчас же показал ему кулак, и Манфред все понял правильно.
— Пойдем мы, пожалуй, — сказал он. — Сочувствую, милорд, очень вам сочувствую. Сейчас Луна сильная, ей легко будет по небу бежать… ну то есть, мы, оборотни, так говорим.
Нить чужой радости, которую я выхватил, сделалась толще и крепче. Мститель наслаждался своим счастьем — значит, сейчас утратит бдительность.
Оборотень и кот ушли, и какое-то время я сидел один. Потом часы пробили одиннадцать вечера, и в комнату вошли.
— Ваш отвар, милорд.
Я послушно взял бокал, но пить не стал — просто крутил его в руках. Яда там не было, я бы почувствовал. Просто обычный напиток из северных трав, который приглушил бы мою боль.
Но тому, кто его сварил, надо было видеть меня собственными глазами.
— Примите искренние соболезнования, милорд, — произнес Уильям. — Я всем сердцем разделяю вашу потерю. Если могу что-то сделать для вас, только скажите.
Я кивнул. Бросил быстрое заклинание проверки: запись шла, мои коллеги все видели.
Обернулся к Уильяму. Тот смотрел на меня так же, как всегда, как дворецкий должен смотреть на хозяина дома — с уважением и готовностью к любой, даже самой трудной работе.
— Где настоящий Уильям? — спросил я. — Ты ведь заменил его, когда Анжелину казнили, а тебе нужно было подобраться поближе.
Дворецкий едва заметно улыбнулся, и в его взгляде появились злые синие огни — пламя давней ненависти, которого я и вообразить бы не мог в своем верном дворецком. Ему, в общем-то, было нечего терять. Весь смысл его жизни заключался только в мести мне за то, что я отобрал его дорогое существо.
— Я бросил его тело в выгребные ямы за городом, милорд, — прежним подчеркнуто уважительным тоном ответил он, и это прозвучало по-настоящему жутко. — Чары замещения позволяют принять облик другого человека, но оригинал надо убить.
Значит, Манфред был прав.
— Как оборотень тебя не учуял? — удивился я. Лже-Уильям снисходительно улыбнулся.
— Я хорошо умею работать с чарами. И идеально заместил вашего дворецкого. В каком-то смысле я — это он.
К виску прикоснулись невидимые пальцы — коллеги усиливали мою защиту. Но лже-Уильям не собирался нападать. Он был совершенно спокоен.
— Приходилось бывать в Парагонских степях?
— Я воевал
— Анжелина никогда не говорила о том, что знает своего отца, — сказал я. Вот они, родственные узы — иногда их сила намного крепче, чем может показаться со стороны.
— Да, она и правда не знала, — признался лже-Уильям. — Но я знал ее, любил и никогда не забывал. Я помнил свою девочку. Она обнимала меня, клала голову на плечо, и я так носил ее по нашему дому. В ней всегда была сила… я и летунницу-то прихватил, чтобы показать ей. И увидел мою девочку на костре.
— Она была ведьмой, — напомнил я, и сердце сжалось от тоски и боли. Господи, прости меня, я сейчас разделял горе человека, который потерял любимое дитя — потому что сам научился терять и оплакивать за эти годы. — Она принесла много зла.
— Я знаю, это был твой долг, — кивнул лже-Уильям. — Ты сделал то, что должен был сделать. А у меня свой долг, отцовский. Я прошел через ад, которого ты и вообразить не сможешь. Я умирал в военной грязи и убивал таких же бедолаг, как я, не за родину и не за короля, а чтобы вернуться к ней. Чтобы она обняла меня и снова положила голову на мое плечо.
Я понимал. Он сделал то, что и должен был — как и я когда-то.
— Семь девушек умерли, — произнес я, и та жалость, которая начала проступать во мне, исчезла без возврата. — Семь девушек, которые никому не причинили зла.
Отец Анжелины только руками развел, и я вспомнил старую пословицу о том, что от худого семени не бывает доброго племени. Отец и дочь стоили друг друга — если бы я мог снова отправить Анжелину на костер, то отправил бы.
Мной овладела злость — холодная, рассудочная. Мои жены были хорошими женщинами, все они. И их просто вычеркнули из мира, принесли в жертву памяти темной ведьмы.
— Я их жалел, — невозмутимо откликнулся лже-Уильям. — Они и правда ни в чем не были виноваты. Но ты — был. Ты забрал у меня дочь. А я забрал у тебя жизнь и надежду. Если бы не она, — отец Анжелины кивнул в сторону Кайи, и я обрадовался, что она сейчас ничего не слышит и не видит той испепеляющей ненависти, которая полыхнула в его глазах, — то все и дальше шло бы, как надо. Но летунница боится выбираться из тебя, пока ты женат на ведьме. И не причиняет тебе боли, пока ты женат, святой брачный покров тебя бережет.
— И ты решил ее убрать.
— Верно. Решил и убрал. Твоими руками. Тебе теперь жить с еще одним камнем на сердце. Как ты догадался, что это я?
— В ночь Призыва, когда все слуги сбежались, — ответил я. — У тебя текла кровь изо рта, а это бывает лишь в одном случае — если такие тяжелые чары творить самому. Я сразу все понял.
Лже-Уильям негромко рассмеялся. Он держался на удивление невозмутимо и спокойно, как человек, который завершил самое важное дело своей жизни. Он знал, что ему не дадут уйти. Нити магии вокруг дома пришли в движение — инквизиционный отряд поддержки шел ко мне на помощь, и Манфред уже бежал к дверям, чтобы впустить их.