Седьмой день. Утраченное сокровище Библии

Тонстад Сигве

Более того, в истории Авраама описательные аспекты перевешивают то, что можно назвать инструктивными или законодательными элементами. Жизнеописание Авраама разворачивается на фоне захватывающего взаимодействия и общения с Богом. Читатели этих библейских глав сталкиваются с необходимостью прислушиваться к звучанию тишины. Самый известный случай из жизни Авраама настолько поразителен в этом отношении, что Эрих Ауэрбах сделал его ключевым примером в своей замечательной книге «Мимикрия», в которой он исследует разные степени литературного правдоподобия [129] . Несмотря на то что Ауэрбах был литературоведом, а не библеистом, он обнаруживает разительный контраст между произведениями древнегреческого поэта Гомера и так называемой «акедой», историей о жертвоприношении Исаака из Быт 22:1–18.

129

Erich Auerbach, Mimesis: The Representation of Reality in Western Literature, trans. Willard R.Trask (Princeton: Princeton University Press, 1953).

На первый взгляд

сравнение этих двух образцов древней литературы будет отнюдь не в пользу библейского текста. Произведения Гомера гораздо более искусны и изысканны; им присущ богатый язык и очень сложный синтаксис; описанные в них сцены и персонажи умело и очень подробно проработаны. Однако это лишь первое впечатление. Превосходство Гомера обманчиво. По мнению Ауэрбаха, несмотря на «высокоразвитую интеллектуальную, лингвистическую и прежде всего синтаксическую культуру», присущую этим древнегреческим произведениям, они, «тем не менее, сравнительно просты и незамысловаты в своем изображении людей и реальной жизни, которую они описывают в общих чертах» [130] . История о том, как Авраам чуть было не принес в жертву Исаака, при всей своей внешней нескладности и шероховатости при более тщательном рассмотрении оказывается гораздо более глубоким и близким к жизни повествованием. И вся глубина ее проявляется именно в том, о чем она умалчивает.

130

Там же, с. 13.

Гомер стремится выставить напоказ все помыслы и чувства своих героев, они полностью открыты и разоблачены в свете настоящего. Библейская же история обладает перспективой и глубиной фокусировки, недосягаемой и невообразимой для древнегреческой поэзии. Благодаря большим незаполненным пробелам в библейском повествовании автор оставляет место для проявлений внутренней жизни своих персонажей. Ауэрбах пишет:

Эти два стиля, в их противопоставлении, олицетворяют основные способы отображения действительности: с одной стороны, описание, опирающееся лишь на внешние обстоятельства; единообразное освещение событий; непрерывное, связное повествование; свободное выражение; свободное самовыражение; все события выводятся на передний план; смыслы выражены ясно и безошибочно; слабое освещение исторического развития и психологической перспективы. С другой стороны, одни элементы выписываются очень рельефно, другие остаются в тени; отрывистость; недосказанность, наводящая на определенные выводы; важность фона; многозначность и необходимость в истолковании; утверждения универсального исторического характера; развитие концепции исторического становления; озабоченность определенной проблематикой [131] .

131

Там же, с. 23.

Эти слова находят наиболее яркое подтверждение в эпизодах, связанных именно с Авраамом. В повествовании об Аврааме наличествуют и подразумеваемые допущения, и невыраженные мысли, и необходимость истолкования; библейский текст приглашает читателя поучаствовать в «раскопках» – попытаться выяснить, что лежит в глубине. Библейские истории требуют читательского участия, говорит Тамаркин Рейс [132] . Автор «редко сообщает нам, что чувствует или о чем думает тот или иной герой; мы должны постичь это сами» [133] . Аргументы «от молчания» могут привести к недоказуемым предположениям, однако нежелание исследовать то, что осталось недосказанным, грозит гораздо большими неприятностями, поскольку в этом случае останутся в тени исторические и нарративные аспекты, постоянство Божественного замысла и психологическая глубина характеров, которые стремится выявить библейский текст. Нас часто призывают толковать Библию так же, как принято толковать поэзию Гомера. Этот подход, требующий от толкователя видеть в тексте только то, что выражено явно и недвусмысленно, считается идеальным и вполне подходящим к интерпретации Библии. На самом же деле этот подход контрпродуктивен, поскольку библейские тексты сильно отличаются от текстов Гомера, где нет потаенных смыслов, где все на поверхности.

132

Tamarkin Reis, Reading the Lines, 10.

133

Там же.

Авраам – это библейский персонаж, олицетворяющий собой правильный отклик на Божью волю и Божьи идеалы, и его отличает целый ряд особенностей, которые выходят за рамки литературных изысков. Авраам назван другом Божьим, и библейские авторы относятся к этому высокому званию с большим пиететом [134] . Во Второй книге Паралипоменон говорится о ханаанской земле как о Божьем даре «семени Авраама, друга Твоего» (2 Пар 20:7). Согласно Книге пророка Исаии, народ израильский – это «семя Авраама, друга Моего» (Ис 41:8). Даже один из новозаветных авторов напоминает нам, что Авраам был «наречен другом Божиим» (Иак 2:23) [135] .

134

Bernhard W.Anderson, “Abraham, the Friend of God,” Int 42 (1988): 353–366.

135

Ср.: William Baird, “Abraham in the New Testament: Tradition and the New Identity,” Int 42 (1988): 367–379.

Скорее всего, данный эпитет уходит корнями в диалог, состоявшийся

между Авраамом и небесным вестником о судьбе городов Содома и Гоморры. Этот библейский эпизод называют «одним из самых удивительных событий, имевших место в патриархальный период, да и во всей библейской истории» [136] . Прежде чем снова отправиться в дорогу, главный из мужей, сделавших остановку у Авраама, задается вопросом: «Утаю ли Я от Авраама, что хочу делать?». И Сам Себе дает на него ответ, в котором выражено побуждение поделиться с Авраамом Своими намерениями, продиктованными особым расположением к патриарху. Да, Он обязательно откроет Аврааму то, чему надлежит быть, ибо, как Он говорит «Я избрал его…» (Быт 18:17–19).

136

Anderson, “Abraham, the Friend of God,” 362.

«Я избрал его» – именно так сформулирован этот текст во многих авторитетных библейских переводах. Но встречаются и другие варианты – «Я познал его» или даже «Я знаю его», что ближе к оригиналу. Эти варианты подразумевают взаимную привязанность и близкие отношения, что дает нам основание усмотреть в этой фразе следующий смысл: «Я вижу в нем Своего друга» [137] . Потрясающий разговор между Богом и Авраамом, который вполне справедливо называют «грандиозным» [138] , это двусторонняя коммуникация, в рамках которой оба участника внимательно прислушиваются друг к другу, оба дают содержательные ответы, и оба выносят из этого обмена мнениями нечто важное. Думается, очень немногие после Авраама поднимались до таких высот во взаимоотношениях с Богом или даже помышляли о том, что такие взаимоотношения возможны. Однако в данном случае мы наблюдаем полное взаимопонимание между Богом, Который хочет, чтобы Авраам нечто понял [139] , и Авраамом, который стремится это понять [140] .

137

У Герхарда фон Рада (Genesis, 205) эта мысль передана так: «Я дал ему познать Себя». См. также: Anderson, “Abraham,” 363.

138

Mordecai Roshwald, “A Dialogue Between Man and God,” SJT 42 (1989): 145.

139

Натан Макдональд [Nathan MacDonald, “Listening to Abraham – Listening to Yhwh: Divine Justice and Mercy in Genesis 18:16–33,” CBQ 66 (2004): 25–43] выявляет некоторые особенности данного текста, которые показывают, как Бог ведет Авраама к более глубокому пониманию Божьей милости, а не наоборот.

140

Anderson, “Abraham,” 363.

ОТКРОВЕНИЕ О БОГЕ ДОСТИГАЕТ НЕВИДАННЫХ ВЫСОТ В ИНТУИТИВНОМ И ТОНКОМ ПРОНИКНОВЕНИИ АВРААМА В СУТЬ БОЖЬЕГО ХАРАКТЕРА

Так что нет ничего удивительного в том, что Павел и Иаков в Новом Завете взирают на Авраама как на идеал, пример для подражания. Откровение о Боге достигает невиданных высот не в раскатах грома и не в торжественных заявлениях, которые несколько веков спустя сопровождали исход израильтян из Египта, а в интуитивном и тонком проникновении Авраама в суть Божьего характера. Впрочем, это не значит, что Павлу нет дела до нравственных критериев, провозглашенных на Синае. Даже беглый взгляд на приведенный самим Павлом перечень того, что можно делать, а что нельзя, во многом пересекается с Десятью заповедями. Однако Павел, по причинам, которые мы рассмотрим позднее (глава 13), старается заимствовать свои идеалы не из свода законов. Прежде чем привести перечень наиболее отвратительных пороков, он заявляет, что «дела плоти известны» (Гал 5:19–21). По мнению Павла, подлинных христиан отличает «плод духа» (Гал 5:22), а не плод усилий человека, старающегося соблюдать законы.

Отсутствие ясно изложенных в Писании заповедей в период до Авраама, о котором сказано, что он соблюдал уставы и законы Божьи (Быт 26:5), не означает, что Божья воля тогда еще не была открыта. Молчание по поводу субботы или любой другой заповеди подразумевает, что лишний раз говорить об этом не было нужды, поскольку человек и так знал, к какому идеалу он должен стремиться. Закон не становится более обязательным от того, что его самым тщательным образом распишут и облекут в четкие указания. А вот обратное вполне возможно! То есть идеал оказывает на людей более мощное сдерживающее влияние, когда нет нужды о нем упоминать. Возможно, «закон» более действенен, когда человек руководствуется в своей жизни духовными началами без устного или письменного понуждения извне. Именно таким изображен в книге Бытие Авраам – человек, воплотивший в себе веру в Бога до такой степени, что Павел с полным правом мог назвать его «отцом всем нам» (Рим 4:16) [141] .

141

«Отцовство» Авраама, о котором говорит Павел, духовное, а не физическое, как отмечено у Ричарда Б.Хэйса: Richard B.Hays, «“Have We Found Abraham to Be Our Forefather According to the Flesh?” A Reconsideration of Rom. 4:1,» NovT 27 (1985): 76–78.

Если седьмой день и выпал из поля зрения автора книги Бытие, то это вовсе не означает, что он к тому врмени еще не вступил в силу или, наоборот, ее утратил. Ведь мы не говорим, что солнце, опустившееся за горизонт, перестало существовать. Согласно Библии, седьмой день существует столько же, сколько и род людской. Когда о нем снова заходит речь в книге Исход в связи с освобождением Израиля из египетского рабства, в возобновлении соблюдения субботы (Исх 16:1–31; 20:8–10) не усматривается какой-то новизны, о нем говорится как о чем-то уже известном.