Седьмой день. Утраченное сокровище Библии

Тонстад Сигве

ДАЖЕ ЕСЛИ ФАШИСТСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ И НЕ БЫЛА ВЫЗВАНА ХРИСТИАНСКИМ АНТИСЕМИТИЗМОМ, МЫ СТАЛКИВАЕМСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ С СООБРАЖЕНИЯМИ И ЧУВСТВАМИ, ПРОЯВИВШИМИ СВОЕ БЕССИЛИЕ ПРЕД ЛИЦОМ ЗВЕРСТВ, СОВЕРШЕННЫХ ПРОТИВ ИУДЕЕВ

Такого рода взгляд на Холокост требует самоанализа и переоценки ценностей; он побуждает к богословским приоритетам, в которых виден явный изъян. Даже если фашистская идеология и не была вызвана христианским антисемитизмом, мы сталкиваемся лицом к лицу с соображениями и чувствами, проявившими свое бессилие пред лицом зверств, совершенных против иудеев. Исследователи, считающие Холокост поворотным событием, считают, что христианству необходимо заново проанализировать свои шаги, приведшие к столь прискорбным последствиям [10] . Они, по сути, ищут новый критерий, с помощью которого можно будет отделить то, что по-настоящему важно, от того, что менее важно в христианской вере. Как сказал исследователь Ветхого Завета Рольф Рендторфф, «что-то пошло не так с самого начала» [11] . Даже если и отыщется некий спасительный путь, то Холокост, увы, уже

не исправить. Но все же христианство, хоть и с опозданием, встанет на путь примирения и возврата к истокам. Настоящее исследование как раз и призвано провести такого рода анализ для того, чтобы посмотреть на сложившееся положение через призму седьмого дня и выяснить, что же пошло не так.

10

Irving Greenberg, “The Shoah and the Legacy of Anti-Semitism,” in Christianity in Jewish Terms, ed. Tikva Frymer-Kensky, David Novak, Peter Ochs, David Fox Sandmel, and Michael A.Singer (Boulder: Westview Press, 2000), 25–48: Tod Linafelt, ed., Strange Fire: Reading the Bible after the Holocaust (New York University Press, 2000).

11

Rolf Rendtorff, in remarks at the Society of Biblical Literature Annual Meeting, Philadelphia, November, 2005.

«Сужение»

Библия начинается с акта творения, но у христианского богословия на протяжении многих веков были иные приоритеты. Для Герхарда фон Рада главенствующей темой в Ветхом Завете является избрание Израиля. Акцент на избрании Израиля низводит творение до уровня приложения или своего рода придатка к более весомой и важной библейской концепции спасения человечества [12] . «История спасения» – это ключевое понятие и главная тема в данном понимании, по отношению к которой история творения всего лишь пролог [13] . Затем, существенно пересмотрев свои взгляды, ведущие исследователи Ветхого Завета стали рассматривать творение не как пролог, но как предпосылку, на которой выстроена вся остальная конструкция. «Учитывая все факторы, доктрина творения, а именно вера в то, что Бог сотворил и поддерживает в нынешнем виде мироустройство во всех его аспектах, – это отнюдь не второстепенная, но фундаментальная тема библейского богословия» [14] . Клаус Вестерманн признает, что, когда богословие обосабливается от творения, «оно, хотя и не сразу, неизбежно превращается в антропологию и начинает разваливаться изнутри и обрушиваться вокруг нас» [15] . Вряд ли кто-то станет отрицать, что именно так все и произошло.

12

Gerhard von Rad, “The Theological Problem of the Old Testament Doctrine of Creation,” in Creation in the Old Testament, ed, Bernhard W.Anderson [Philadelphia: Fortress Press, 1984 ([original publication of von Rad’s in German, 1936)], 53–64.

13

Norman C. Habel, “Introducing the Earth Bible,” in Reading from the Perspective of the Earth, ed. Norman C. Habel (Sheffield: Sheffield Academic Press, 2007), 27–28.

14

H.H.Schmid, «Creation, Righteousness, and Salvation: “Creation Theology” as the Broad Horizon of Biblical Theology,» in Creation in the Old Testament, ed. Bernhard W.Anderson (Philadelphia: Fortress Press, 1984 [original German essay published in ZTK 70 (1973)], 111.

15

Claus Westermann, “Biblical Reflection on Creator-Creation,” in Creation in the Old Testament, ed. Bernhard W.Anderson (Philadelphia: Fortress, 1984), 92.

Экологический кризис, вынудивший богословов отступить от укоренившихся допущений и приоритетов, в определенной мере вызван самим богословием. Более того, он уходит корнями вовсе не в Просвещение, не в теории, пытающиеся воспроизвести эволюцию Библии, и даже не в возникновение эволюционной теории происхождения мира. Это последний отголосок христианской «приливной волны», которой, в общем-то, было нечего сказать по поводу человеческого тела и материального мира. При этом христианство настойчиво предлагало спасение человеческой души. Вместе с экологическими последствиями сузившихся христианских интересов наступил момент истины. Как отмечает Венделл Берри, разделение «души с телом и с землей – это не болезнь меньшинства, не помрачение ума, но трещина, которая проходит через ментальность организованной религии подобно геологическому разлому» [16] .

16

Wendell Berry, The Unsettling of America: Culture and Agriculture (New York: Avon Books, 1977), 108.

СОВРЕМЕННЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС В ОПРЕДЕЛЕННОЙ МЕРЕ ВЫЗВАН ХРИСТИАНСКИМ БОГОСЛОВИЕМ

Находясь в эллинистической среде тех времен, ранняя церковь восприняла дуалистический взгляд на реальность, сосредоточенный на душе и принижающий тело. Уход из мира, который выбирали для себя далеко не все христиане, стал к V столетию настоящим христианским идеалом. Считалось, что воистину посвященной жизнью жили монахи, которые, всецело отрешившись от мира сего, сняли с себя бремя забот о теле и о земле. По имеющимся данным Пахомий Великий, один из первых монахов, основал одиннадцать монастырей в верхнем Египте. Когда он умер в 346

году нашей эры, у него уже было около семи тысяч приверженцев. По прошествии менее ста лет Иероним Стридонский утверждал, что в ежегодном съезде одного только ордена Пахомия Великого участвовало около пятидесяти тысяч монахов.

Впрочем, не так уж важно, сколько их было, главное – их идеология, принижающая тело и потому резко отличающаяся от идеологии Ветхого Завета, утверждающей бережливое отношение к земле и объемлющей сей мир. Христианское богословие XX века, ставившее спасение выше творения, не отличалось новизной, но было продолжением давнишнего уклона. Богословам, решившимся заново проанализировать его историю, не стоит списывать все на фактор эпохи Просвещения. Более того, в своих попытках восстановить утраченные смыслы они непременно наткнутся на жизнеутверждающие идеи, произрастающие из учения о седьмом дне.

Смысл седьмого дня

В контексте описанных выше «разрыва» и «сужения» нам по-прежнему нужен некий элемент в современной жизни, с которым можно было бы сопоставить седьмой день – аналог, который облегчил бы нам переход от знакомого к неизвестному. При том что сегодня нет такого понятия, которое в полной мере отвечало бы предъявляемым нами требованиям, приблизительно ту же роль, что и седьмой день, в современном обществе выполняет флаг – если не по смыслу, то хотя бы по функции. Как и флаг, седьмой день относится к подразумеваемой, основополагающей реальности, он – ее часть. Если еще немного расширить эту аналогию, можно сказать, что отказу от седьмого дня следует противиться так же, как и замене флага страны, которую мы любим и которой дорожим.

Символическую функцию флага и – опосредованно – ту же функцию седьмого дня наглядно разъясняет Пауль Тиллих, немецкий богослов, который бежал из своей страны в Соединенные Штаты, спасаясь от нацистского террора. Тиллих не преминул провести различие между знаками и символами. По его словам, «знаки не участвуют в реальности, на которую указывают, чего нельзя сказать о символах» [17] . В применении к седьмому дню это означает, что символ, будь то флаг или седьмой день, нельзя заменить без соответствующей перемены в «основной» реальности. Тиллих, хотя его богословие и не пользуется сегодня большой популярностью, с немалой долей проницательности отмечает, что «флаг причастен к силе и достоинству государства, символом которого он является. Посему поменять его можно лишь в случае исторической катастрофы, кардинально меняющей положение дел в государстве» [18] .

17

Paul Tillich, Dynamics of Faith (New York: Harper & Row, 1957), 41, 42.

18

Там же, с. 42.

Ярким подтверждением этой мысли служит история флага Соединенных Штатов. Его история началась с простой записи в журнале Конгресса от 20 мая 1776 года: «ПОСТАНОВИЛИ: флаг Соединенных Штатов состоит из тринадцати чередующихся полос красного и белого цвета и тринадцати белых звезд на синем поле, представляющих новое созвездие» [19] . В этом ярком символе были отражены сущность и отличительные черты нового члена семьи народов. В декларации, изданной при образовании этого «нового созвездия», отцы – основатели Соединенных Штатов исходили «из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» [20] .

19

Ср.: Milo M.Quaife, Melvin J. Weig, and Ray E. Appleman, The History of the United States Flag (New York: Harper&Brothers, 1961), 29.

20

«Декларации независимости» от 4 июля 1776 года См.: Bruce Frohnen, The American Republic: Primary Sources (Indianapolis: Liberty Fund, 2002), 189.

Неудивительно, что Конфедерация южных штатов, вступив в гражданскую войну с северными штатами, отправляла свои войска в бой под собственным флагом – звездным трехполосным. Используя этот символ, Конфедерация обозначила решительный разрыв отношений с остальной частью страны, подтвердив, с одной стороны, что флаг можно поменять «лишь в случае исторической катастрофы, кардинально меняющей положение дел в государстве, которое он символизирует» [21] , а с другой – что флаги действительно меняют при подобных обстоятельствах. И все же оба флага были достаточно схожи, что явно указывало на их общее происхождение. На самом деле конфедераты утверждали, что их вариант более близок к первоначальному идеалу, отвергая обвинение в том, что он отражает реальность скомпрометированную и разоблаченную.

21

Tillich, Dynamics of Faith, 42.

После Гражданской войны флаг вобрал в себя суть и дух всего, что происходило при воссоединении и новом рождении нации. Старый флаг как символ в ходе Гражданской войны наполнился новым смыслом, впитавшим в себя память о добытых величайшим трудом победах, а также чаяниях и устремлениях, вдохновлявших страну в прошлом и служивших ориентиром на будущее. При всем этом если отцы-основатели были создателями нового народа, то Авраам Линкольн, человек, появившийся на арене истории, когда северным штатам и их идеалам угрожала смертельная опасность, стал известен как «президент-избавитель» [22] .

22

Allen C.Guelzo, Abraham Lincoln: Redeemer President (Grand Rapids: William B. Eerdmans Publishing Company, 1999).