Седьмой день. Утраченное сокровище Библии

Тонстад Сигве

В данном контексте необходимо отметить, что избавление как событие в истории американского народа отнюдь не противоречило и не противопоставлялось созданию государства. История Соединенных Штатов показывает, что «творец» в лице отцов-основателей и «избавитель» в лице президента Линкольна действуют заодно. Линкольн не стал ниспровергать достижения своих предшественников; освободив народ от рабства, он продолжил их дело, благодяря чему сохранил Соединенные Штаты. В знак этой преемственности был сохранен и флаг.

Подобным образом и в библейском повествовании, связанном с седьмым днем, есть два решающих момента – творение и жизнь Иисуса Христа. Седьмой день был изначально выделен среди прочих как кульминационный день творения, воплощавший в себе Божий идеал и выступавший в качестве

символа реальности Божьего Царства (Быт 2:1–3). Можно ли сравнить его с американским флагом и сказать, что Избавитель Иисус спасает оказавшийся в опасности идеал творения, как и Линкольн, президент-избавитель, выступил ради спасения своей страны? В случае с Линкольном сохранение единого государства вызывало необходимость сохранения и наполнения новым смыслом государственного флага. Но какие же последствия имеют для седьмого дня жизнь и смерть Иисуса?

Если касаться вопроса о том, был ли отменен седьмой день в результате совершенного Христом искупления, то в библейском повествовании наличествует элемент, которого нет в истории Соединенных Штатов. Новый Завет настаивает на том, что Искупитель – это не кто иной, как Творец (Ин 1:3; Кол 1:16). Да, избавитель Линкольн спасает дело отцов-основателей, но при этом сам он не имеет никакого отношения к основанию государства. Иисус же – Творец и Спаситель в одном лице. Если Иисус-Спаситель искуплением полагает конец седьмому дню, то нам придется признать, что Он тем самым уничтожает то, что было создано Самим Богом.

Нельзя не отметить, что перемены в жизни того или иного народа, в то числе и достаточно серьезные, не всегда ведут к смене флага. Вместо этого те, кому флаг дорог, могут разойтись во мнениях относительно смысла, который в нем заключен. В своих крайних проявлениях эта борьба может привести к отказу от прежнего идеала, в результате чего флаг станет отражением идеологии, совершенно отличной от той, что он выражал с самого начала. Другими словами, символ и та идея, которая была изначально в него заложена, могут разойтись. Это расхождение может происходить незаметно и принимать самые разные формы, о чем и напоминает нам Александр Солженицын в своей знаменитой лекции, прочитанной в Гарварде в 1978 году: «Некоторые из вас уже знают, а другие узнают на протяжении жизни, что Истина мгновенно ускользает, как только ослабляется напряженность нашего взора, – и при этом оставляет нас в иллюзии, что мы продолжаем ей следовать» [23] .

23

Alexander Solzhenitsyn, A World Split Apart (New York: Harper&Row Publishers, 1978), 1.

ТВОРЕНИЕ И ЖИЗНЬ ИИСУСА ХРИСТА – КЛЮЧЕВЫЕ ТЕМЫ БИБЛЕЙСКОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ, СВЯЗАННОГО С СЕДЬМЫМ ДНЕМ

Символы, будь то флаг или что-то еще, не могут сами по себе поддерживать и подкреплять те смыслы, которые вкладывают в них их поборники. Символ может отделиться от идеала, который по замыслу он должен был отлицетворять, превратившись в символ некоей иллюзии. История народов и их флагов насыщена идеологической борьбой и жаркими спорами по поводу того, какие идеалы должны олицетворять та или иная страна и ее флаг. В эту же категорию попадают и описанные в Новом Завете конфликты между Иисусом и Его критиками о значении седьмого дня. Символ в подобных случаях должен принимать удары и вбирать в себя боль от разгоревшейся борьбы в надежде на то, что в конце ему все-таки удастся возобладать, иначе придется признать поражение оспариваемого идеала вплоть до того, что этот флаг станет символом чуждых устремлений и ценностей.

Проблематика седьмого дня

Человеку, положительно настроенному на восприятие библейского повествования, сразу бросается в глаза, что пути иудаизма и христианства разошлись не случайно. Что-то на том историческом этапе пошло не так. Но есть в библейской истории еще более удаленная точка, можно сказать,

начало начал, когда тоже что-то пошло не так (Быт 3:1–6). Что именно пошло не так, можно выяснить благодаря дальнейшему повествованию. У каждой из библейских книг есть свои акценты, своя проблематика, свои характерные черты, но все они повинуются притяжению одного композиционного магнита, который направляет все притоки в одно русло с той целью, чтобы исправить то, что пошло не так. На пути от Бытия до Откровения мы наблюдаем множество трудных ситуаций, но если рассматривать библейскую историю с высоты последней библейской книги, перед нами открывается широкая, доступная для понимания панорама. Так или иначе мы наблюдаем поступательное движение вперед.

ДАЖЕ ЕСЛИ МЫ ТЕРЯЕМ ИНТЕРЕС К ИСТОРИИ, ОНА НЕ ПЕРЕСТАЕТ ЗАДАВАТЬ НАМ ЖИЗНЕННО ВАЖНЫЕ ВОПРОСЫ

В конце последней библейской книги описываются события, которые напоминают нам о самом начале, описанном в Бытие (Откр 21, 22; Быт 1, 2). Седьмой день претендует на существенную значимость, потому что ему была отведена важная роль в библейской истории от самого начала (Быт 2:1–3); эта роль получила новый импульс в новозаветном повествовании об Иисусе (Ин 1:1; 5:1–9; 9:1–14); и он упоминается по крайней мере в одном видении о конце, которое исполнено надежды на бесконечную жизнь (Ис 66:23). В силу этого седьмой день несет в себе богословский смысл, выходящий за рамки той усеченной роли, которую он играет в иудео-христианских отношениях. Суть того что седьмой день говорит о Боге, его богословское наполнение по крайней мере столь же важно, как и его признание или отвержение на путях пересечения иудаизма и христианства.

Причем эти два элемента – один, укорененный в богословии, и другой, проистекающий из истории, – сообщают седьмому дню третье измерение, экзистенциальное, в котором седьмой день говорит на языке бытия здесь и сейчас, обращаясь к человеку, который ищет смысл своего существования, обращаясь ко мне и к вам. Эти три аспекта – история, богословие и бытие – образуют неразрывное целое, однако вызов, брошенный седьмому дню, достигает наибольшей остроты именно в горниле человеческого бытия. Способна ли истина о седьмом дне дать значимые ответы на вопросы, проистекающие из реальности, в которой ныне живет человек? Можно ли назвать его смыслообразующим фактором, способным стать адекватным ответом на стремление современных людей найти цель и надежду?

Даже во времена, когда люди теряют интерес к истории, отодвигая ее на второй план, она все равно наводит нас на экзистенциальные вопросы, на которые невозможно закрывать глаза. Тот же Холокост как историческое событие никогда не теряет своей остроты, заставляя задумываться о самых сложных экзистенциальных проблемах. Что можно сказать о нравственном состоянии мира, в котором было допущено такое событие, как Холокост? Имеет ли смысл говорить о любящем Боге или вообще о Божьем существовании? Означает ли это, что Холокост напрочь лишает смысла все подобные разговоры?

По прошествии одного года после Первой мировой войны, в 1919 году, Уильям Батлер Йейтс написал поэму, в которой дал оценку состоянию человека, пережившего ужасы войны и хаоса.

Все шире – круг за кругом – ходит сокол,Не слыша, как его сокольник кличет;Все рушится, основа расшаталась,Мир захлестнули волны беззакония;Кровавый ширится прилив и топитСтыдливости священные обряды;У добрых сила правоты иссякла,А злые будто бы остервенились [24] .

24

William Butler Yeats, “The Second Coming,” in Poem a Day, ed. Karen McCosker and Nicholas Alberry (Hanover, NH: Steerforth Press, 1996), 458. (Рус. пер.: Г.Кружков.)