Седьмой урок
Шрифт:
В вестибюле Катерину Михайловну остановила сторожиха:
— Вас один молодой родитель спрашивал. Наверху дожидается.
В коридоре, неподалеку от учительской, ее встретил Саранцев.
— Так это ты молодой родитель?
— Необходимо продолжить наш разговор, Катюша.
— Представить тебя директору, завучу?..
— Прежде всего необходимо поговорить с тобой.
— У меня весь первый час свободен.
Завуч на первом уроке проводил контрольную, и он, человек доброжелательный, гостеприимный, любезно предложил
— Ты была права, — обратился к учительнице Саранцев, едва они остались одни, — несомненно ты права, не следует тревожить эту школьницу…
— Понимаю… Ты предоставляешь это мне?
— Я говорю только о том, что является твоим прямым долгом — разобраться в ее поступках…
— Но почему ты упорно отстаиваешь версию преступления? А если это несчастный случай? Личная трагедия?
Саранцев разглядывал развешенные по стенам диаграммы, таблицы, портреты великих педагогов. Подошел к столу, достал из кармана блокнот, положил на стол перед Катериной Михайловной:
— Ну вот, смотри…
Саранцев размашисто, через всю страницу блокнота написал:
«…Ни винить некого…»
— Вот и все, что значилось в записке, оставленной погибшей. Вернее, о с т а в ш е й с я или кем-то оставленной на столе у ее изголовья.
Как подобало учительнице, Катерина Михайловна прежде всего обратила внимание на орфографические ошибки; как подобало причастной к юридическому цеху, она спросила:
— Подлинность документа установлена?
— Имеется соответствующее заключение экспертизы. Впрочем, одна подробность: судя по состоянию чернил, по сравнительной картине в ультрафиолетовом свете, запись сделана не менее чем за сутки до совершения преступления.
— Но это объяснимо. Записка могла быть написана накануне. Потом раздумье, нерешительность, смятение…
— Еще одно примечательное обстоятельство. Я навел справки: девушка закончила школу с хорошими оценками. Особенно по языку и литературе. Одна из самых грамотных девушек во всей их торговой сети.
— Я сказала — смятение, душевное состояние…
— Верно. А еще верней, это не записка, а обрывок письма. И я попытался восстановить эту часть письма. Смотри!
Анатолий написал полностью всю фразу:
«А теперь ни упрекать, ни винить некого!»
— Девушка обращалась к адресату в отчаянии, — продолжал Анатолий, — сознавая свою ошибку, свой роковой шаг. Это было последней надеждой, криком. А в ответ — вырван клочок письма и подброшен рядом с телом погибшей.
Катерина Михайловна всматривалась в строчки, в сотый раз перечитывала, как будто перед ней был подлинник письма.
— Оградить Марину Боса, — воскликнул Анатолий, — это значит понять ее, знать о ней все, и прежде всего — почему оказалась в день убийства на лестничной клетке, что привело ее
— Есть еще одна ниточка. Один человек, по-моему, вполне приличный, искренний…
— Еще один искренний человек?
— Да, производит впечатление вполне порядочного. Добивается встречи с тобой.
— Милости просим в Управление. Комната номер… От — до.
— Он хотел бы предварительно посоветоваться, поговорить с тобой в обычной обстановке. Частным образом.
— Я не частная контора…
— А если этому человеку известно лицо, бывшее в квартире погибшей? Накануне или в день убийства?
— Известно? — Саранцев уставился на Катюшу. — Ты сказала известно? Но почему он…
— Это уже твое дело — разобраться.
— Но ты почему до сих пор молчала!
— Только утром, сейчас узнала…
— Целое утро прошло, Катюша!
— Но ты ни о ком и ни о чем слышать не хотел, кроме своей версии, кроме этой школьницы…
— Кто он, где он, этот искренний? Где и когда я могу встретиться с ним?
— Позвони мне вечером…
Дверь кабинета приоткрылась неслышно, но Саранцев тотчас оглянулся — мягко очерченный профиль неярко отпечатался на белой поверхности двери:
— Катерина Михайловна!
— Ты почему разгуливаешь, Мери! — порывисто поднялась учительница.
— Я не разгуливаю, я отпросилась, я вас кругом разыскиваю.
— Ты же знаешь, что я на втором уроке?
— Да, но Марина Боса исчезла!
— Что?
— Да. Я же сказала — Марина исчезла.
— Но я только что, перед самым уроком видела ее.
— И мы все видели, а теперь нигде нет. Пальто в раздевалке висит, книжки в парте лежат, а ее нету.
Мери шагнула в кабинет, плотно прикрыла дверь:
— Катерина Михайловна, вы знаете, я ни за что бы не пришла сюда, не стала говорить. Особенно при наших отношениях с этой девочкой. Но сейчас в нашем районе… Вы же знаете, чрезвычайное происшествие.
Тут она заметила Саранцева или сделала вид, что только теперь заметила.
— Я не знаю, можно ли мне говорить? — перевела она взгляд на учительницу.
— Говори, конечно, — подхватил Саранцев, не дожидаясь ответа Катерины Михайловны, — я хорошо знаю семью Марины Боса и могу ей помочь, если что-нибудь случилось.
— Тогда я скажу. Я видела, как перед самым уроком какой-то парень торчал под окном нашего класса и подавал руками условные знаки. Вот так: «Я тебя жду. Сейчас же выходи!» Но я не могла понять, кому он подавал знаки. Сначала я подумала, что мне, и махнула ему рукой, чтобы приходил после урока. Он ответил мне вот так, чтобы я скрылась. А когда я оглянулась, Марины Боса уже не было в классе.
— Что это за парень? — встревожилась Катерина Михайловна.
— Не знаю. Неизвестный парень. Я никогда его раньше не видела.