Седьмой урок
Шрифт:
— Значит, раньше он не приходил к Марине?
— Я же сказала.
— Как был одет? Как выглядел? — расспрашивал Саранцев. — Опиши его наружность Отвечай по порядку, спокойно, не волнуйся.
— А я и так не волнуюсь. Я уже переволновалась и могу спокойно отвечать на все вопросы.
— Хорошо, говори: рост?
— Невысокий. Но сверху все кажутся невысокими.
— Справедливо. Цвет волос?
— Цыганский.
— Что?
— Ну, черный. Очень черный. Как наша классная доска.
—
— Нет, конечно. Но они светлые. Очень. И вообще, очень красивый парень.
— Удивительно точная примета. Головной убор?
— Ну, что вы! Разве мальчики станут носить что-нибудь! Современная прическа, и все.
— Хорошо. Вспомни — он стоял внизу, под окном вашего класса. Там проходит живая изгородь. Вспомни: был кустарник ему по плечо? Ниже? Выше?
— Как раз по плечо.
— Молодец. А теперь мы попросим у директора разрешения и отправимся к Марине домой. Ты согласна пойти со мной?
— Да, конечно!
— Отлично. Ступай пока в класс. Катерина Михайловна вызовет тебя.
Катерина Михайловна выпроводила девочку, посмотрела на часы:
— Считанные минуты до звонка. Мне не хотелось бы встретиться с завучем.
— А мне придется.
— Я оставлю тебя, извини. — И задержалась. — Не правда ли, противоречивые обстоятельства — на мой взгляд, Мери Жемчужная самая несносная девочка в классе. А по-твоему?
Дверь приоткрылась, и мягко очерченный профиль снова отпечатался на белом квадрате:
— Я забыла сказать: у него, у этого парня, одно плечо немного ниже другого. Как будто его стукнули!
— Молодец, Мери! — похвалил Саранцев, — весьма существенная примета. Можешь идти.
Саранцев прикрыл за ней дверь:
— Отвечаю на твой вопрос Катюша. Относительно поведения Мери Жемчужной. Относительно оценки ее поведения. По-моему, по-твоему. Я, например, считаю так: она по-своему помогает нам. Еще одно — если появится Марина Боса, сообщи мне. И пожалуйста, пусть Мери захватит ее учебники. Я сам передам их Марине. Надеюсь, она дома…
В юности (и у Егория Крейды была юность, было детство, мама самая лучшая в мире и отец не какой-нибудь, не учил подлости, вполне пристойный человек, прошедший, правда, жестокую житейскую школу — надо ж было вытянуть семью в тяжкие послевоенные годы, прокормить, одеть, обуть) в юности мальчишки дразнили Егорку:, расширение зрачков. Потому что глаза на все вокруг пялил, всякую ладную вещь мигом подмечал — подходящая! Меткий был взгляд на любое добро. Иной мимо пройдет, не оглянется, а Егорушка тут как тут, тотчас прилипнет, не ошибется: «грубая»!
С летами подхватил новое слово — качественная. Так и тянуло его ко всему подходящему, качественному; подыскивал пути полегче покороче, лишь бы руку протянуть да
Вскоре он снова увидел Катюшу. На этот раз машину вел не ее отец, не товарищ директор, а какой-то другой, помоложе, покрупнее, более лихой. Пожалуй, Крейда не заметил бы его, ноль внимания, не покажись знакомой крутая спина водителя.
Может, почудилось? Обознался? Другой?
Но Жорке никогда ничего не чудилось. Не верил в сны и видения, все вещи надлежаще на своих местах, ночью с закрытыми глазами найдет.
Знакомая крутая спина, встречал на площадке тридцать третьего, у двери своей модерной девчонки. Или, может, обознался? Страх перед надвинувшимся старым, с приводами, допросами, дознаниями, опаска за новую, налаженную жизнь, — может, замутила голову лихорадка?
Обознался, не обознался, а душа не на месте, сам не знает, что с ним творится. Что ему до промелькнувшей чужой машины? Имеется при ней свой водитель и свой товарищ директор.
А что ж он, Крейда, хуже других, не удержит баранку, не крутнет что надо на вираже?
А машина — вперед! И голова кружится от ее бега.
Остался Крейда в хвосте, ни при чем. Так же, как давеча Сережка.
Нет, не так — глянул вслед, словно «волга» у него на прицепе, словно потянулась за ней веревочка и, стоит только Жорке дернуть к себе, в свою сторону — побежит машина обратным ходом в его лапу.
Сперва думал только о машине, шуршал в ушах ее ласковый ход, маячили перед глазами лоснящиеся бока, в руках, в пальцах ощущал каждую деталь. Потом скрылась поглощенная далью машина, размылась скоростями и только — лицо девушки…
Непонятное с Жоркой творится, бывало менял людей на любое барахло. А теперь уже не вещи в мыслях, не жадность к ним — протянет руку к барахлу и отвернется. И думает только о ней, всегда перед ним ее глаза, ее лицо, старается ее думки понять, постичь ее и что вокруг нее. Знает ее и не знает, повторяет про себя: все одинаковые — и не верит себе.
Залился б водкой, да не смеет, перед собой не смеет, перед жизнью своей, перед прошлым, из которого вырвался, как смертник из последней ямы.
Он встречал ее всюду, на заводском дворе, когда навещала она своего родителя; на улице в толпе видел ее косынку, ее шапочку, даже когда Катюши не было в городе…
Однажды, подбирая в новом универмаге модный галстук, он вдруг приметил на прилавке ее сумочку — сперва сумочку и только уж потом увидел Катюшу; покупала безделушки, донимая продавщицу:
— Вот эту! Да нет — вот ту, пожалуйста.
Внезапно чья-то рука из-за спины Егория протянулась к сумочке:
— Извиняюсь!