Седьмой урок
Шрифт:
Арник, подняв на прощанье руку, кинулся в класс.
Подхватил книги и черным ходом, минуя раздевалку — ни шапки, ни пальто, как водится по-весеннему, не носил — во двор, потом через пролаз в железобетонной стене — на пустырь.
Если бы учитель рисования выглянул в окно…
Но учитель рисования не имел ни малейшей возможности смотреть в окно — все были загружены, завалены накопившимся на вчера, а Хоттабыча под рукой не оказалось.
Янка насилу дождалась Андрея:
— Почему так долго?
—
— Нагнал бы температуру. Не мог термометр рукавом потереть? Не знаешь, как тепло добывается?
— Не каждому приятно добывать.
— Ах ты честненький, чистенький! Ну, пошли!
Янка шла чуть впереди и все подгоняла Андрея:
— Не отставай. Или, может, раздумал? Струсил?
— Да, видишь, струсил… — и сейчас же неспокойно, почти злобно, — не за себя, понимаешь? И не за тебя! Другое подумал. Придем, а ее нет. Понимаешь — совсем человека нет…
Миновали квартал и другой молча. Янка все шла чуть впереди.
— Запутались! — воскликнул Андрей. — В общем, грязь черная…
Из-за угла горбатым грибом вылез присохший к улице домишко.
— Здесь! — шепнула Янка.
— Подожди, я зайду первым.
— Нет, мы зайдем вместе.
Стертые кирпичные ступеньки, видать, столетие протоптало дорожку.
Темные сенцы, двери по обе стороны.
Янка растерялась:
— Я видела — она вошла в этот дом. А дальше не знаю…
— Я сам буду спрашивать. Стой тут и не вмешивайся.
— Хорошо, Арник, — Янка все еще неуверенно оглядывалась по сторонам — дома и в школе все казалось легким, но сейчас, здесь…
— Хорошо, хорошо, Арник…
Где-то в глубине глухо, точно в коробке, набитой тряпьем, пели в два голоса: мужской — механический, патефонный, и женский — сладенький, как обсосанная карамель. Максимчук нажал кнопку онемевшего звонка, постучал деликатно, затем изо всех сил кулаком. Сладенький голос оборвался, зацокали каблуки по дощатому полу, дверь растворилась с хрустом, со скрежетом, как расколовшийся орех. Свет изнутри осветил только острый, напудренный нос и до синевы накрашенные губы.
— Тут женщина проживает, — пробормотал Андрей, — низенькая такая…
— Мы все тут женщины! — чмыхнула носом вертлявая девчонка. — А вам что — непременно низенькую надо?
Андрей отвернулся и подошел к другой двери. Выглянувшая старуха смотрела подозрительно:
— А вы не здесь, вы в подвале спрашивайте.
— Да разве в таком доме может быть подвал?
— А вы со двора, со двора зайдите. Там со двора ход. Пройдите через эти сенцы, там с бугорка ход.
Прошли сенцы, зашли с бугорка. Постучали — ни ответа, ни привета.
Максимчук толкнул дверь — не заперта.
Десять скрипучих ступеней вниз.
Еще дверь, — приоткрытая.
Постучали для приличия. Тявкнула
Глуховатый голос:
— Там не заперто!
— Она! — сразу узнала Янка и прижалась к плечу Арника.
Кто-то включил свет.
Маленькие сенцы, чистый половичок, связанный вручную из лоскутов.
Ситцевые занавески с цветами по всему полю.
Пахнет глаженым бельем. Скрашивая давящую тишину, вполголоса вещает радиотарелка.
Низенькая, сухощавая женщина подслеповато приглядывается — свет неяркий, а может, потому что люди нежданные-негаданные. — Глаза немигающие, суровые.
— Погоди, — она нетерпеливой рукой отодвинула Андрея; немигающими глазами ощупывала лицо Янки:
— Да это ж ты, девочка! — схватила руку Инки, стиснула судорожно:
— Так и есть. Точно. Пришла.
Засуетилась, запричитала:
— Да где ж ты девалась? Я ж тебя разыскивала, разыскивала.
Обнимала и целовала Янку:
— Кинулась я тогда в кассу — у нас не дай бог очередь пропустишь, заклюют… Возвращаюсь, а ты пропала.
— Я не пропала. Я вам колечко принесла. Я его потом нашла. Там, где сумочку. За скамейкой. Андрюша, дай колечко.
Андрей шарил в карманах, в одном, в другом…
Женщина смотрела на Янку немигающими, воспаленными глазами, рассеянно повторяла: «колечко… колечко».
Арник протянул женщине кольцо.
— А-а, перстенек, — чему-то улыбнулась она, разглядывая перстень в руке Андрея, — да, мой перстень. Мода была такая. И еще с черепами носили.
И, помолчав, продолжала, не принимая кольца:
— А я тогда обрадовалась: и квитанция, и деньги на «перезаклад» — есть такой термин «перезаклад», — одолженные. Обрадовалась, что все вернулось, и про кольцо забыла!..
Она еще крепче стиснула руку Янки:
— Да ты возьми его. Возьми, не сомневайся. От чистого сердца. Я ж такая радая тебя отблагодарить, — глаза стали теплее, ласковей, а лицо по-прежнему оставалось суровым, закаменевшим, — колечко хорошее, хоть казенной пробы не имеет. И в заклад не принимают.
Янка потупилась. Слова человеческого не нашлось, чтобы ответить. Бормотала только: «нет, зачем же…»
Да украдкой косилась на Андрея.
А тот молчал, не сводя глаз с перстенька; протянулась минута, может, больше.
— Ну, хорошо, — проговорил, наконец, Андрей, — если вы уж так решили, если вы такая добрая, — спасибо. Мы сохраним перстень на память. На память об одном случае. Согласна, Янка? Чтобы никогда не забывать!
Янка не отвечала. Хозяйка смотрела то на нее, то на Андрея, и на закаменевшем лице ее в уголках пересохших губ дрогнули морщинки:
— Добрая, говоришь? А ты не добрый. Нехорошо сказал. Ты скажи девушке — на счастье.