Седой Кавказ
Шрифт:
– Если ты не едешь, то я уезжаю… – он резко сел в салон.
– Стой, стой, – бросился к нему милиционер, – не уезжай… Хо-чешь меня одного здесь оставить? Не выйдет… Сейчас я приоденусь, с ней разберусь и выйду. – Он тронулся к калитке, и вдруг обернулся: и запомни, Мараби, вместе эту кашу заварили, вместе и расхлебывать будем. Так что думай, как с твоей Поллой быть.
Когда милиционер скрылся, Султанов услышал, как приезжий с натугой собрал слюну, с шумом сплюнул, и вылезая из машины, вы-дохнул:
– Ублюдок!
Минут через десять, поправляя кобуру, показался майор мили-ции, склонившись, он долго возился,
– Хе-хе… Я ей такое сделал, что к нашему приезду «шелковой» станет.
– Что? – встревожился приезжий.
– Приедем, вместе пойдем.
– Я не пойду… Не мое это дело.
– Пойдешь, как миленький. Что, решил соскочить?
– Как тебе не стыдно, Анасби? Ведь ты ее любил, женой счита-ешь?!
– Любил, считал, – передразнил милиционер. – Сволочь она!
– Не говори так о Полле, она этого не достойна…
– Ой, ой! Какой он теперь сердобольный! Что, задаром ее сюда притащил?… Три месяца без дани жить будешь…
– Ты хоть подумал, что Алпату и Домба тебе скажут?
– Ой! – даже в темноте видно, как вальяжно развел руками ми-лиционер. – Алпату поворчит, и что толку, а Домба только о деньгах думает. Дам я ему пару тысяч, чтобы стариков обработал.
– А Албаст?… Как-никак секретарь райкома! Репутация!
– Какая репутация? – от каприза еще шепелявей голос. – Пусть лучше за собой посмотрит… Поехали, – он открыл дверь машины.
– Я пойду посмотрю, что ты сделал с Поллой, – приезжий тро-нулся к калитке.
– Стой! – приказал майор. – Не смей! Назад! – он ткнул ука-зующе пальцем в сторону собеседника, и Султанову показалось, что это пистолет. – Полла пока еще моя жена, и я волен делать с ней все, что мне угодно.
– Какая она тебе жена! – откровенно презрительные нотки в го-лосе. – Она давно свершила над тобой йитар при свидетелях.
– Замолчи! – указующий перст сжался в кулак, бабахнулся о крышу машины. – Поехали! Я тебе сказал!
Уже давно исчезли габариты машины, выхлопной газ раство-рился в вечерней сырости, а Султанов все еще сидит в грязи под впе-чатлением услышанного. Кругом гробовая тишина, и только за во-кзальной стеной, как за сценой – закулисный шум, звуковой фон, за-полняющий паузу между сменой декораций. Оздемир заинтригован, многого он не понимает, но осознает, что пока еще является тайным зрителем этого действа, и может так случиться, что в любой момент он из зрителя вовлечется в это представление, и чем закончится спек-такль для него – неизвестно.
Все еще таясь, воровато вглядываясь в темень, Султанов осто-рожно встал, вытирая грязные руки о такое же влажное пальто, хоро-нясь, сторонясь света иллюминаторов, торопливо тронулся прочь от глухого проулка.
Только выйдя на ярко освещенную привокзальную площадь, увидев массу людей, потоки машин, услышав нормальную человече-скую речь, он будто бы успокоился, взял себя в руки. Сейчас он оце-нил, что был на волоске от нечистот, и мог запросто влипнуть в дерьмовое дело. Он желал побыстрее добраться до квартиры, первым делом вымыть руки, потом, как обычно, напевая незатейливые мело-дии, долго, с наслаждением принимать душ, выбриться, и, выбросив из головы все ненужные заботы, улечься на роскошный диван
Однако добраться до квартиры не просто. Его новое шерстяное пальто и вся одежда так вымазаны грязью, что не только в общест-венный транспорт или в такси сесть нельзя, но даже пешком идти по освещенному городу неудобно: могут подумать, что он напился и вывалялся в грязи, или его обваляли, словом ему – человеку в городе довольно известному, профессору-интеллигенту, пересуды не нужны.
Размышляя, как ему быть, он спрятался в тень автобусной оста-новки, потом решил, что надо темными проулками от вокзала дойти до базара, а там, в центре, можно дворами проскочить незаметно до своего подъезда. С чувством счастья, испытываемым уцелевшим по-сле стихии, Султанов бодро зашагал по Рабочей улице, в надежде свернуть к центру. Более часа назад он здесь проезжал на такси, в по-исках Привокзального переулка, и вдруг вспоминая увиденное, он с ужасом осознал, что машинально свернул не направо, к центру, а на-лево, к неказистому дому номер двенадцать, где неизвестно в каком состоянии находится вожделенная Полла – его страсть, его мечта по-следних месяцев.
Ему было холодно, он дрожал, боялся, понимал, что лучше туда не идти, однако, какая-то мощная внутренняя сила двигала им. На что-то надеясь, он замедлил шаг, от бодрости и уверенности ничего не осталось, и он со страхом осознал, что из невольного зрителя, пре-вращается в актера, и через десяток шагов ему предстоит выйти на сцену, и играть роль влюбленного спасителя.
И теперь не только любовь к Полле, а азарт сцены, жажда дей-ствий и испытание самого себя влекли его к этим подмосткам. В дан-ную минуту его не интересовало, что скажет зритель, какого будет общественное мнение, и возможный резонанс. Он понимал, что как мужчине, ему не будет покоя, если он не поможет Полле. И дело да-же не в том, что он ее любит, с ней работает. Женщина в беде, он один об этом знает, и он должен ей помочь, вступить в акт событий и переиграть, перебороть насильников…
Он резко дернул калитку; это был первый, жалкий заслон в его действии, – калитка заперта, и от первой преграды, он остановился, борясь с азартом, заставил себя призадуматься.
То что он обязан принять участие в данной ситуации – вопрос решенный. Другое дело – в какой роли? Первое, – он может идти на-пролом, а там будь, что будет. Второе – вернуться к вокзалу и сооб-щить в милицию. И третье – сесть в засаду и ожидать возвращения насильников, и там действовать по ситуации.
Через минуту последние два варианта отпали; его жжет нетер-пение, он жаждет лавров личной славы, ему самому желаемо спасти Поллу, с безрассудным любопытством он хочет понять и увидеть, что же произошло с ней.
Довольно легко Султанов одолел невысокий прогнивший забор. От его веса изгородь накренилась. Не обращая на это внимания, он воровато засеменил к крыльцу – входная дверь тоже заперта. Огля-девшись, Оздемир, набрал в ладони воды из лужи, брызнул на разби-тый плафон – лампочка зашипела и лопнула.
Во мраке он почувствовал себя уверенней. Как он ни бился, с виду трухлявая дверь не поддавалась. Тогда он пошел по периметру дома в надежде проникнуть в окно. С боковой стороны высоко, пря-мо под крышей, настежь раскрыто маленькое оконце, видимо, как вентиляционное в котельной или ванной.