Секретная просьба (Повести и рассказы)

Алексеев Сергей Петрович

— И ещё полковник Громолысов про то же самое говорит, — заключил мальчик.

— Вон! — заревел Лещ. — Вон! — и тяжело бухнулся на скамейку.

На следующий день про Лёшкин разговор с Лещом узнали солдаты.

— Ай да георгиевский кавалер! — смеялись в окопах. — Ай да герой!

— Молодец! — похвалил Пятихатка. — Это по-нашенски, по-солдатски.

ПЯТЬ ПЯТИХАТОК

Чуть что — Лёшка к солдатам: «Расскажите да расскажите про войну, про подвиги». Только война всем до того надоела, что никому и вспоминать ни о чём не хотелось.

И вот как-то Ломов сказал Лёшке:

— Иди к своему Пятихатке. Он тебе про войну лучше других расскажет.

Три дня Лёшка приставал к кашевару. Наконец тот сдался.

— Ну ладно, — проговорил, — садись слушай.

Пятихатка помолчал, перебирая в памяти что-то, и наконец начал:

— Было нас, Пятихаток, пять — все братья: Лука, Илья, Григорий, Фёдор и я, Аким, младший. Начали войну все разом, в одной роте. Нам ещё три винтовки на пятерых дали.

— Как — три? — усомнился Лёшка.

— Три, — повторил солдат. — Винтовок не хватало. Одну на двоих давали. Так что у нас вроде как половина даже лишняя ещё получалась.

«Пять Пятихаток, — подивился Лёшка. — И фамилия какая чудная. И пять братьев. И три ружья».

— Пять, — проговорил солдат. — Только пять было, а теперь вот один остался. Поубивало братьев.

— Как так?! — вырвалось у мальчика. — Сразу всех и поубивало?

— Зачем сразу. Не сразу. Первого убило Луку, в 1914 году под городом Галичем. Вот ещё память от Луки осталась. — Кашевар показал на свою винтовку.

Солдат замолчал. И Лёшка сидел молча, замер, не шевелился.

— А Илья, — стал продолжать Пятихатка, — так тот погиб на следующий год. И тоже под тем же городом Галичем. Только тогда наступали австрияки, а мы отходили от Галича. При переправе через Днестр его как раз и убило.

— Ну, а Григория? — спросил Лёшка.

— И Григория тоже убило под Галичем.

— Тогда же?

— Нет. В шестнадцатом году. Про генерала Брусилова слыхал? — спросил Пятихатка.

— Нет, — покачал головой Лёшка.

— Так вот, в шестнадцатом году генерал Брусилов прорвал австро-германский фронт, и наша армия снова пошла на Галич. Вот тут-то Григория и убило. А через три месяца, как генерал Брусилов стал отступать, убило и четвёртого брата — Фёдора. Жаль Фёдора, последний был из братьев, — проговорил солдат и опять замолчал.

— Дядя Аким, — чуть переждав, обратился Лёшка. — Ну, а как Галич?

— Галич, он и есть Галич, — ответил солдат. — Он как был у австрияков, так и остался.

Смотрит Лёшка на солдата, думает: «Что же это за война? Четыре брата погибло, а выходит, за что? За пустое место».

— Э-эх, война, — вздохнул Пятихатка. — И за что воюем? И кто её выдумал? Правильно, поди, говорят большевики…

— Ну как, узнал про войну? — спросил на следующий день мальчика Ломов.

— Узнал, — ответил Лёшка и молча побежал к своей кухне. И что удивительно — о крестах и медалях с той поры не заикался да и с расспросами о войне к солдатам больше не приставал. И ещё одно — стал Лёшка усерднее крутиться возле кухни и ещё больше помогать Пятихатке.

«СОЛДАТСКАЯ

ПРАВДА»

Ещё как-то весной Ломов принёс в окопы номер газеты «Солдатская правда». Передавалась она из рук в руки, и зачитали её до дыр. В газете была напечатана статья Ленина.

«Большинство солдат — из крестьян, — писал Ленин. — Всякий крестьянин знает, как угнетали и угнетают народ помещики. А в чём сила помещиков? В земле».

— Правильно, — говорили солдаты. — От неё, от земли, вся сила.

«Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу», — говорилось дальше в статье.

— И это правильно, — соглашались солдаты.

Статья Ленина произвела на всех огромное впечатление. Несколько дней в окопах только и говорили, что о «Солдатской правде».

После этого Ломов ещё несколько раз приносил газету. Была она маленькой, но занозистой. Помещала солдатские письма, письма крестьян из деревни, а главное — рубила правду: и про войну и про Временное правительство писала откровенно. И это солдатам нравилось.

В окопах привыкли к «Солдатской правде» и ждали её с нетерпением.

И вот Ломов снова принёс газету. Солдаты стали читать — и охнули. Редакция сообщала, что газета будет закрыта — нет типографии и денежных средств. «Нам не поможет никто, — писалось в заметке. — Лишь собрав по грошам, мы создадим типографию и прочно поставим газету».

Сообщение взволновало солдат.

— А как же, — заговорили в окопах. — Как не помочь. Ведь не чужая газета. Своя, солдатская. «Их благородия», чай, не помогут.

Стали сдавать кто что мог. Ломов снял Георгиевский крест, и это послужило примером. Зуев отдал медаль. Пенкин — тоже медаль. Начали сдавать и другие. Кое-кто собрал медяки. Ефрейтор Бабушкин вынул из уха серебряную серьгу. Рядовой Кривокорытов отдал нательный крест.

И вот когда Ломов стал пересматривать собранные в фонд газеты пожертвования, то среди солдатских орденов и медалей он вдруг обнаружил офицерский крест.

Крест озадачил солдата. «Кто бы это?» — размышлял Ломов. Ордена он отправил, а сам стал присматриваться и к офицерам и к офицерским крестам. Заметил: прапорщик Лещ стал ходить без своей награды. «Неужели, недоумевал Ломов. — Как же это понять?»

Исчезновение креста озадачило и самого прапорщика. Где и при каких обстоятельствах пропал крест, Лещ не помнил. Потерять его, кажется, не мог. Украли?! И здесь Лещ вспомнил про Лёшку. Мальчик отнекивался и уверял, что он ни о каком кресте ничего не знает.

— Да я его и в глаза никогда не видел, — говорил Лёшка.

— «Не видел»! — кричал прапорщик. — А вот тут что у меня висело? — и тыкал себя пальцем в грудь.

— Нет, не видел, — повторил мальчик. — Кажись, там ничего не было.

— «Кажись»! — злился Лещ. — А не ты ли на него всё время глаза пялил?!

Но мальчик по-прежнему упирался и твердил лишь одно: «Не видел. Не брал».

— Ну, может быть, пошутил или взял поиграть, — уже примирительно говорил прапорщик.

— Не брал, — упорствовал Лёшка.