Секретный архив майора Пронина
Шрифт:
Пронин пожал плечами:
– Вот тут ничем помочь не могу. Подставились вы серьезно. Как решит руководство – так тому и быть. У нас строго, вы знали, где работаете. Это еще нынче времена мягкие. Честно говоря, думаю, вас и в звании понизят, несмотря на пенсию. Были отставным полковником – станете отставным майором. А то и капитаном. И это еще хорошо. Вам сколько лет?
– Шестьдесят скоро.
– Во время войны где служили? – спросил Пронин, как будто не мог справиться об этом в конторе, где бы ему быстро выложили все нюансы досье товарища Любшина.
– Партизанское
– Я похлопочу за вас, – сказал Пронин участливо. – Может, всё и не так плохо окажется. Вы можете дать характеристику на каждого из тех, кто сегодня с утра здесь работал?
– Считайте, что уже сделано. И у меня соображения имеются, и моих ребят напрягу.
– И еще вопрос. Ночью и утром в галерею были какие-нибудь случайные, непредвиденные визиты?
– Вот за это могу ручаться – нет. Единственная форс-мажорная ситуация – пьяный пробрался в музейный дворик. Ну, вы видите, у нас удобно. Скамеечки, кустики, деревца. Но наш охранник Петров его быстренько вывел, о чем и доложил мне.
– Вот об этом пускай Петров напишет подробно. Где это случилось, сколько времени заняло. Очень возможно, что это был отвлекающий маневр, который мы проглядели.
– Мы проглядели… – понуро повторил Любшин.
– В первую очередь вы, конечно. Еще вопрос. Прошу отвечать максимально точно. Что на выставке планируется на завтра? Будут какие-нибудь мероприятия?
– Так точно. Придут западногерманские туристы. Вместе с посольскими. Отношения с Бонном у нас, как известно, напряженные. Поэтому мы к ним заранее готовимся.
Пронин кивнул:
– Понятно. Всю документацию про немцев прошу доставить мне в кабинет. Мне, кстати, нужен здесь тихий кабинет с телефоном.
Любшин рад был услужить.
– Кстати, какие у вас отношения с заместителем директором музея? Что это за птица? Я имею в виду Мочульского, который отвечает за немецкую делегацию.
– Из профессионалов. Всю жизнь искусством занимается. Докторскую пишет и прочее. Его еще при Сталине поставили, опытный человек, хотя и не старый. Говорят, по вопросам проведения выставок и формирования экспозиции просто ас. В наши дела не вмешивается, характер не проявляет. Тихий человек, интеллигентный. Покладистый. Хотя держится несколько барственно.
– У вас, конечно, есть досье на всех работников музея, включая рабочих, которые приписаны к другим конторам? – Пронин внимательно и строго поглядел на Любшина.
– Случайных людей здесь нет. Через дорогу, в двух шагах – небольшое строительное управление. Они обслуживают несколько центральных объектов. Люди проверенные. У нас работают только бригады из этого управления. Есть и свои сотрудники – плотники, уборщики и так далее. Их немного, все у меня на карандаше.
– И сегодня утром были они?
– Конечно. И было их совсем мало – человек десять. Точнее – девять.
– Расскажите, пожалуйста, о каждом из них.
Любшин действительно хорошо знал здесь всех и каждого. Отвечал без натуги, явно не фантазировал. В сущности, он неплохой специалист, особенно для пенсионера. Хватка
Подходящий кабинет для Пронина быстро нашелся. Работать там действительно было удобно – теневая сторона, магнитофон, пишущая машинка, карандаши, бумаги, удобный стол. Толстая папка с разработками на завтрашних немцев – почти о каждом была известна вся подноготная. В любой момент можно вызвать машинистку. Есть возможность и допросы вести, и поразмышлять в одиночестве. И действительно – тишина, толстые стены.
Пронин позвонил в контору.
– Да. Пока всё понятно только в общих чертах. К сожалению, оплошность исключена, это воровство. Да. Любшин мне нужен, пока не трогайте его. Прошу прислать группу криминалистов – человека четыре. Территория тут большая, всё нужно обследовать уже сегодня. Пальчики, следы. Я запретил уборку, наводить лоск будут ночью. Завтра выставка продолжается. И даже намечена экскурсия западногерманских туристов. Мы, к сожалению, не можем бесконечно хозяйничать в этом музее.
Пронин повесил трубку, принялся листать каталог выставки. Что там пишут про этого Луку? История детективная, в нем совсем недавно опознали кисть Хальса. Зато сейчас это официально признано всем миром. Этот художник редко обращался к религиозным мотивам, тем ценнее его евангелисты. Гордость одесского музея. А Лука – самая самобытная работа из четырех. Ну, конечно, кто бы стал воровать не самую самобытную? Жизнь – штука логичная, на том и стоим. Хотя прямолинейная логика у преступников часто соседствует с логикой парадокса.
Домой, на Кузнецкий, Пронин вернулся поздно, после полуночи. Всё прохаживался по залам Пушкинского музея, беседовал с криминалистами, которые зафиксировали, кажется, все следы и пятна на полу, коврах и стенах – в особенности поблизости от пропавшего Хальса.
Обессиленный, он повалился на диван. К счастью, телефон на длинном проводе стоял рядышком, на журнальном столице. Пронин набрал Кирия – своего верного ученика, уже носившего полковничьи погоны. С давних пор он привык называть его по фамилии. Уж так между ними повелось.
– Кирий? Не спишь?
– Не сплю, Иван Николаевич, чай с женой пьем.
– Поздновато. Ну, да ладно. Завтра в Пушкинский музей немецкая делегация прибывает. В пять утра мне должны доставить полную информацию о каждом из них. Она у тебя уже имеется?
– К пяти утра будет, Иван Николаевич.
– Если что – меня не будить, оставьте у Агаши. Ну, это ты знаешь.
Пронин выпил полстакану остывшего чаю, укрылся пледом – и минут за пятнадцать глубоко уснул. Спал, не просыпаясь, а потом вздрогнул, проснулся, поглядел на часы – шесть. Отлично. Кирий, вероятно, уже всё прислал. Пронин прошел на кухню. Так и есть. Агаша оставила на столе толстенную папку – там и фотографии, и газетные вырезки, и машинописные листы – на русском, на немецком. Всё, что нужно, вполне основательно. Пронин зевнул. Он выспался, но еще хотелось немного подремать. Нет уж. Хлебнув теплого Агашиного клюквенного морсу, он прошел в кабинет и занялся изучением папки.